Эти длинные деревянные суда вмещали свыше полусотни гребцов и казаков, вооруженных самопалами и саблями. На чайках запорожцы достигали иногда Стамбула и, по словам Эварницкого, «такого пускали туда дыму, что султану чихалось, точно он понюхал табака с тертым стеклом».
Одна из этих чаек с крепким дубовым дном была затоплена поперек реки, другая, такая же, привязана к ней. Поднять их на поверхность Эварницкому не удалось — для этого у студента не было средств. Позже он обнаружил еще семнадцать крепко сколоченных, длинных запорожских лодок уже в самом Днепре. На дне реки были найдены также три казачьих судна. Одно — груженное пулями и ядрами; на другом стояла заржавленная, быть может захваченная у турок, пушка; на третьем валялась кривая сабля с серебряной ручкой. Но все эти суда и лодки также остались гнить под водой.
Нелегко было разыскивать памятники запорожской старины в местах, многократно обысканных как кладоискателями-одиночками, так и археологическими экспедициями. Во время своих странствий по местам прежнего обитания казацкой вольницы будущий автор научно-популярных очерков «Запорожье в остатках старины» и трехтомной, теперь, конечно, устаревшей «Истории запорожских казаков» не пропускал ни одной пещеры, надеясь найти в ней какие-нибудь следы если не запорожской казны или архива, то хотя бы утвари или оружия, сохранившихся от тех времен.
Кое-какие любопытные предметы Эварницкий нашел в выстроенных в более поздние годы местных церквах. В самом Никополе, называвшемся когда-то Микитиным и слывшем даже «столицей» так называемой Микитинской Сечи, за церковной оградой стояла старая запорожская пушка, притащенная кем-то из-за днепровских плавней. В никопольском соборе вместо церковного сосуда употреблялась серебряная кружка, принадлежавшая когда-то атаману Серко и якобы добытая им у крымского хана. В другой церкви Эварницкий обнаружил необычную икону. Рядом с богоматерью и двумя «святыми угодниками» были намалеваны лихие запорожцы с чубами, в полном вооружении, в сапогах и широких-шароварах, одетые в подпоясанные зелеными кушаками кунтуши. Как выяснил Эварницкий, запорожцы иногда вешали в церквах рядом с иконами портреты наиболее щедрых на пожертвования казаков. Он сам нашел два таких портрета, висевших раньше в сечевой церкви и удаленных по требованию заезжего архиерея. Увидев в церкви крестящихся перед этими портретами прихожан, архиерей возмутился. «Кому молитесь?» — спросил он их. «Богу», — последовал ответ. «Не богу, а запорожцам!» — вскипел архипастырь и велел убрать портреты.
Во время своих частых странствий по заповедным запорожским местам Эварницкому все же удалось раздобыть, собрать и приобрести разными путями редкие образцы старинного запорожского оружия, одежды и хозяйственной утвари: самопалы, пистоли, кинжалы, сабли, пороховницы, баклаги, жупаны, сапьянцы (сафьяновые сапоги), люльки-носогрейки и трубки с трехаршинным чубуком, раскуривавшиеся казаками сообща на привалах.
Все свои сокровища Эварницкий предоставил в распоряжение Репина. Но опытный взгляд живописца обнаружил в самом собирателе этих реликвий черты завзятого запорожца. Между ними произошел такой разговор.
— Едем ко мне, — предложил Репин, — я хочу вас посадить на картине за писаря.
— Илья Ефимович, я не люблю выставлять себя нигде напоказ.
— Ну, нет! Я от вас не отстану. Кому же быть писарем, как не вам? — настаивал художник.
И Эварницкий сдался. Он на самом деле был всю свою жизнь писарем, только в другом, более широком значении этого слова — записывал любые сведения о Запорожской Сечи, где бы он ни находил их: в надписях на могильных плитах, в народных песнях, в рассказах потомков сечевиков.
Одна из центральных фигур картины — лукаво усмехающийся грамотей-писарь с гусиным пером в руке, пишущий под диктовку товарищей озорное письмо турецкому султану, — это и есть известный бытописатель Запорожской Сечи Дмитрий Иванович Эварницкий.
На картине он изображен без «оселедца» — чуба, какой обычно носили запорожцы. Зато художник подстриг его «под макитру». Макитрой называется на Украине глиняный горшок. Во времена Запорожской Сечи такой горшок цирюльник нахлобучивал на голову своему клиенту и по нему подравнивал волосы. А боком к писарю сидит голый до пояса мускулистый запорожец. Неужели на Сечи было так жарко, или он успел пропить все, до последней сорочки? Взгляните повнимательнее на стол. Перед обнаженным запорожцем разбросаны карты. Он только что закончил игру, в которой был банкометом. По существовавшим у запорожских казаков правилам, тот, кто держит банк, должен обязательно снимать рубашку, чтобы некуда было спрятать карту, если бы он попытался сплутовать. Эту характерную подробность, использованную Репиным в картине, сообщил художнику Эварницкий.
Раскапывая запорожские могилы, Эварницкий однажды нашел в одной из них вещь, которой погребенный в этой могиле запорожец, по-видимому, очень дорожил. Рядом со скелетом лежал большой графин из тонкого зеленого стекла, наполненный горилкой. Казак-гуляка не мог расстаться с любимым питьем и после смерти. Эварницкий показал графин Репину, и тот перенес его на полотно. Круглый, стеклянный графинчик с ручкой, вмещающий стаканов шесть обжигающего зелья, стоит перед ухмыляющимся писарем.
Череп владельца этого графина тоже был использован художником при создании картины. Репин изобразил зубы этого черепа во рту одного из запорожцев, заразительно смеющихся над письмом к турецкому султану.
Двенадцать лет работал Репин над своими «Запорожцами». Оп дорожил этой картиной, влюбленный в ее героев. Это о них он писал: «Голова идет кругом от их шуму и гаму… Я положительно без отдыху живу с ними. Нельзя расстаться: веселый народ!»
И вот картина готова.
Перед нами те самые, как бы сошедшие со страниц гоголевской повести, запорожцы, «что ходили по анатольским берегам, по крымским солончакам и степям, по всем речкам большим и малым, которые впадали в Днепр, по всем заходам и днепровским островам; бывали в молдавской, волошской и турецкой земле; изъездили все Черное море двухрульными козацкими челнами, нападали в пятьдесят челнов в ряд на богатейшие и превысокие корабли, перетопили немало турецких галер и много-много выстрелили пороху на своем веку».
Склонившись над листом бумаги, усатый грамотей старательно выводит корявые буквы. По царящему вокруг безудержному веселью, по корчащимся от хохота лицам казаков, подсказывающих писцу крепкие словечки, нетрудно догадаться о содержании письма.
Сюжет знаменитой картины, как известно, не был выдуман Репиным. В старинных рукописных сборниках, сбереженных любителями древностей, и даже в государственных и монастырских архивах сохранился текст хлесткой казацкой отповеди, данной, по преданию, запорожцами турецкому султану. Это был ответ на его дерзкий вызов, присланный казакам на кончике стрелы — требование подчиниться и перейти в турецкое подданство.
Письмо это якобы гласило:
«Я султан, сын Магомета, брат солнца и луны, — выхвалялся перед запорожцами константинопольский властелин, чванливо перечисляя все свои титулы, — внук и наместник божий, владетель всех царств, Македонии, Вавилона и Иерусалима, великого и малого Египта, царь над царями, властитель над всеми живущими, никем не превзойденный и не победимый рыцарь, неотступный хранитель гроба Иисуса Христа, попечитель самого бога, надежда и утешение мусульман, смущение христиан, но и их великий защитник. Повелеваю вам, запорожские казаки, сдаться мне добровольно и без малейшего сопротивления и своими набегами мне больше не досаждать».
Запорожцы ответили на такую дерзость градом заковыристых ругательств, подобранных нарочно в том же порядке, в котором кичливый султан располагал свои громкие титулы. Все эти титулы они переиначили на свой лад.
«Ти, шайтан турецький, проклятого чорта брат і товариш і самого Люциперя секретар. Який ти в чорта лицарь… не будет ти годен сишв християнських шд собою мати; твойого ввiйська ми не боiмося, землею і водою будем битися ми з тобою…
Вавілонський ти кухар, македонський колкник, іерусалимський броварник (пивовар), александрйський козолуп, великого і малого Эгипта свинар, армянська свиня, татарський сагайдак (козел), каменецький кат (палач), подшьський злодіюка, самого гаспида внук і всього світа і підсіта блазень (дурень)…»
Мы приводим это письмо не полностью, так как в тексте его встречаются еще более крепкие выражения, причисляемые к разряду непечатных.
Когда именно могло быть сочинено знаменитое письмо запорожцев к турецкому султану, не легко было определить и потому, что сами его авторы, издеваясь над султаном, в последних строках признавались: «числа не знаем, бо календаря не маем, мисяць у небі, а год у книжіці, а день такий у нас, як и у вас…» В этом месте добавлялось под рифму еще несколько озорных словечек.
