Ознакомительная версия.
Получая огромные гонорары от Смирдина, Пушкин постоянно нуждался в деньгах. Его страсть к игре снова разгорелась. Он много играл в карты и почти всегда несчастливо. «Во Пскове, вместо того, чтобы писать седьмую главу «Онегина», я проигрываю в штосе четвертую: не забавно», – сообщал он в конце 1826 года князю Вяземскому. – «Вчерашний день был для меня замечателен, – записывал поэт 15 октября 1827 года. – Приехав в Боровичи в 12 часов утра, застал я проезжего в постели. Он метал банк гусарскому офицеру. Между тем я обедал. При расплате не хватало мне 5 рублей; я поставил их на карту. Карта за картой, проиграл 1600. Я расплатился довольно сердито, взял взаймы 200 руб. и уехал очень не доволен сам собой». Первые недели вихря светских удовольствий пролетели незаметно. Наступили дни, когда первое впечатление от вернувшегося поэта загасло, и снова зависть, контроль со стороны правительства, светские интриги и постоянное неустройство омрачают поначалу радостное настроение поэта.
Судя по всему, что я здесь слышу и видел, – отмечал современник в 1827 году, – Пушкин здесь на розах. Его знает весь город, все им интересуются; отличнейшая молодежь собирается к нему, как древле к великому Аруэту (Вольтеру) собирались все, имевшие хоть немного здравого смысла в голове. Со всем тем Пушкин скучает! Так он мне сам сказал… Пушкин очень переменился наружностью: страшные, черные бакенбарды придали лицу его какое-то чертовское выражение; впрочем, он все тот же – так же жив, скоро и по-прежнему в одну минуту переходит от веселости и смеха к задумчивости и размышлению».
Михайловская ссылка наложила новый отпечаток на облик Пушкина. Душа его состарилась раньше крепкого и спортивного тела (поэт хорошо плавал, много ходил, прекрасно фехтовал). Вынужденное бездействие, скука, отсутствие разнообразия – все это психологически давило на импульсивный, истерический характер поэта. Творчески он достиг огромных высот, но психическое состояние его внушало тревогу. К. Полевой, младший брат Н. Полевого, литературного поверенного Пушкина, описал свое впечатление от посещения квартиры Соболевского:
«Перед конторкой стоял человек, немного превышавший эту конторку, худощавый, с резкими морщинами на лице, с широкими бакенбардами, покрывавшими нижнюю часть его щек и подбородка, с кучею кудрявых волос. Ничего юношеского не было в этом лице, выражавшем угрюмость, когда оно не улыбалось… Прошло еще несколько дней, когда однажды утром я заехал к нему. Он временно жил в гостинице, бывшей на Тверской в доме князя Гагарина… Там занимал он довольно грязный нумер в две комнаты, и я застал его, как обыкновенно заставал его потом утром в Москве и Петербурге, в татарском серебристом халате, с голою грудью, не окруженного ни малейшим комфортом». «Досадно, – отмечал у себя в дневнике М. П. Погодин, – что свинья Соболевский свинствует при всех. Досадно, что Пушкин в развращенном виде пришел при Волкове».
Чтобы как-то отдохнуть от шумной и неспокойной жизни у Соболевского, поэт часто навещает Вяземских, где находит удовольствие в общении со своим другом и поверенной в его любовных делах, милой и несколько влюбленной в него Верой Федоровной. Как и в Одессе, Пушкин возился с ее сыном Павлом, учил его играть в карты, боксировать на английский манер, в общем приучал последнего к прелестям светской жизни.
Неустроенная и внешне растрепанная жизнь начала тяготить Пушкина, хотя по-прежнему нравилась свобода, кутежи, карты. Шумные и бурные развлечения, сексуальные связи с разными женщинами и девицами, дуэли, ссоры – все это наложило тяжелый отпечаток на душевный мир поэта. Психологически в нем произошел перелом, который выразился в страстном желании жениться. Почему столь беспокойная натура, как Пушкин решила найти умиротворение в семейной жизни? Ведь характер его не изменился, сексуальные пристрастия остались те же.
По всей видимости, психическая раздвоенность его эротического мира на «чувствительность» и «чувственность» очень болезненно воспринималась поэтом. Пушкин не мог понять особенности своего «инцестуального» выбора. Либо милые и нежные девушки, к которым он питает любовь нежную и возвышенную, либо сексуальная агрессия к свободным и доступным женщинам, которые унижены, оскорблены им, имеют любовников и испытывают какое-то животное желание к нему. Как объединить эти два идеала: идеал «платонический» и идеал «эротический», любовь Небесную и любовь Земную?
Сексуальное влечение к девушке, вызывающей нежные чувства, может возникнуть лишь в браке. Только брак, как законом освященное действо, может разрушить истерическую раздвоенность интимной жизни поэта. Пушкин надеялся, и скорее всего, подсознательно, что психическая импотенция прекратится в супружеской постели. Он хотел преодолеть «инцестуальный» запрет на те образы, к которым он не мог испытывать влечения. Это был прежде всего образ сестры, столь нежно любимой им. Все молодые, красивые, образованные девушки из хороших семейств, с которыми поэт знакомился на протяжении 10 лет, были сексуально недоступны для него. Подсознательно Пушкин хочет разорвать этот замкнутый круг. Свое сексуальное влечение, требующее все новых и новых объектов, он хочет направить в одно русло, соединить чувствительную и чувственную составляющие своего «либидо», что обычно и происходит у нормальных людей.
В нормальной жизни «инцестуальные» фиксации нежности на матери или сестре с наступлением половой зрелости переключаются на других женщин, в которых первичные кровосмесительные образы не так заметны. На них переходит и нежность, и сексуальное влечение. У Пушкина этого не произошло. У его возлюбленных оказываются ясно выраженные черты матери или сестры. И если материнский «инцестуальный» запрет на сексуальные отношения Пушкин старался разрушить путем психологического унижения своих любовниц, то «инцестуальный» образ сестры был столь силен, что поэт никак не мог загнать его в глубины своего подсознания. Этот образ руководил его романтическими чувствами, препятствуя нормальным сексуальным отношениям с выбранными поэтом девушками, такими как Наталья Кочубей, Софья Потоцкая, сестры Раевские. В поисках идеала, свободного от «инцестуального» запрета Пушкин влюбляться направо и налево. Именно в 1826 году поэт написал про себя:
Каков я ране был, таков и ныне я;
Беспечный, влюбчивый. Вы знаете, друзья,
Могу ль на красоту взирать без умиленья,
Без робкой нежности, без тайного волненья.
Уж мало ли любовь играла в жизни мной?
Уж мало ль бился я, как ястреб молодой
В обманчивых сетях, раскинутых Кипридой.
А не исправленный стократною обидой,
Я новым идолам несу свои мольбы.
Все эти «идолы», все эти невесты, которых Пушкин намечал себе в эти годы, относятся к одному и тому же типу молоденьких барышень из хорошего московского или петербургского общества. Они красивы, образованны, хорошо воспитаны, некоторые даже умны, в отличие от тригорских девиц. Но вместе с тем, это еще совсем юные существа, девственные, чистые, занятые собой и своими платоническими чувствами. Психологически они еще дети, личность их только на пути к формированию. Может, им и придется еще пройти путь к обаятельной, свободной, раскованной и умеющей любить светской женщине. Но пока они невинны и непосредственны. Можно сказать, что в эти годы Пушкин собирался жениться не потому, что влюблялся, а влюблялся потому, что хотел жениться. Ведь еще в мае 1826 года он писал Вяземскому по поводу женитьбы Баратынского в обычной своей развязной манере: «Законная б**** – род теплой шапки с ушами. Голова вся в нее уходит… Брак холостит душу».
Однако уже осенью, поселившись в Москве, Пушкин знакомится со своей дальней родственницей Софьей Федоровной Пушкиной. Эта девушка была необычайно привлекательна. Высокая, стройная, со строгим греческим профилем, выразительными глазами, черными как смоль кудрями, Софья Пушкина считалась в 20-х годах позапрошлого века одной из красивейших девушек Москвы.
Увидев ее на балу и плененный ее красотою, Пушкин нарисовал ее портрет:
Нет, не черкешенка она, —
Но в долы Грузии от века
Такая дева не сошла
С высот угрюмого Казбека.
Нет, не агат в глазах у ней, —
Но все сокровища Востока
Не стоят сладостных лучей
Ее полуденного ока.
Между тем поэт знал, что ею увлекается скромный молодой человек В. Панин. Поэтому Пушкин вел себя довольно застенчиво и неловко. Намерения у него были самые серьезные. Однако 1 ноября Пушкин уехал в Михайловское, которое тянуло его своим спокойствием и возможностью развеять накопившуюся усталость. Как всегда поэт делился своими проблемами с княгиней Вяземской.
«С. П. – мой добрый ангел; но другая – мой демон; это совершенно некстати смущает меня в моих поэтических и любовных размышлениях. Прощайте, княгиня, – еду похоронить себя среди моих соседок. Молитесь за упокой моей души». Кто эта «другая» – трудно сказать. Может, Анна Керн, а может, какая-то московская светская красавица. Собираясь уезжать, Пушкин 1 ноября 1826 года вручил Софье Федоровне листок со стихами, написанными несколько ранее и по другому поводу:
Ознакомительная версия.
