Ознакомительная версия.
Пушкин преподнес Елизавете Николаевне эти стихи без подписи. Она спросила, почему он не подписал своего имени. Пушкин, как будто оскорбленный, воскликнул:
– Так вы находите, что под стихами Пушкина нужна подпись? Проститесь с этим листком: он недостоин чести быть в вашем альбоме.
И хотел разорвать листок. Елизавета Николаевна кинулась к Пушкину и стала отнимать. Произошла борьба. В конце концов, листок остался в руках Елизаветы Николаевны, совершенно измятый, с оторванным углом. Она заставила Пушкина подписаться под стихами, причем для верности держала листок обеими руками. До нас дошел этот измятый и порванный листок с подписью Пушкина, сделанной другими чернилами.
Понемногу ухаживая за Елизаветой, Пушкин в основном увлекался старшей, семнадцатилетней Екатериной (Катерина IV). «Екатерина Ушакова, – отмечает П. И. Бартенев, – была в полном смысле красавица: блондинка с пепельными волосами, темно-голубыми глазами, роста среднего, густые косы нависли до колен, выражение лица очень умное. Она любила заниматься литературою. Много было у нее женихов; но по молодости лет она не спешила замуж…»
Она была резвая, шаловливая, лукаво-насмешливая девушка, «ни женщина, ни мальчик», – назвал ее Пушкин в надписи на поднесенном ей экземпляре своих стихов. На четыре года, до самой помолвки Пушкина, семья Ушаковых стала для него одной из самых близких в Москве. Уже в первую зиму их знакомства в Москве заговорили, что Пушкин неравнодушен к старшей. Одна московская девица писала в своем дневнике: «Вчерась мы обедали (у Ушаковых), а сегодня ожидаем их к себе. Меньшая очень, очень хорошенькая, а старшая чрезвычайно интересует меня, потому, что, по-видимому, наш поэт, наш знаменитый Пушкин, намерен вручить ей судьбу жизни своей, ибо уж положил оружие свое у ног ее, т. е., сказать просто, влюблен в нее. Это общая молва. Еще не видавши их, я слышала, что Пушкин во все пребывание свое в Москве только и занимался, что (Ушаковою): на балах, на гуляниях он говорил только с нею, а когда случалось, что в собрании (Ушаковой) нет, то Пушкин сидит целый вечер в углу задумавшись, и ничто уже не в силах развлечь его!.. Знакомство же с ними удостоверило меня в справедливости сих слухов. В их доме все напоминает о Пушкине: на столе найдете его сочинения, между нотами – “Черную шаль” и “Цыганскую песню”, на фортепианах – его “Талисман”… в альбоме его картины, стихи и карикатуры, а на языке бесспорно вертится имя Пушкина».
Зима 1826–1827 годов была, может быть, самой счастливой в жизни Екатерины Ушаковой. Пушкин ездил чуть ли не всякий день, они читали стихи, слушали музыку, дурачились и заполняли бесконечными карикатурами и стихотворными подписями альбомы Екатерины и Елизаветы. Екатерина Николаевна любила Пушкина, поэт отвечал ей взаимностью. В апреле 1828 года он записал в ее альбоме:
Но ты, мой злой иль добрый гений,
Когда я вижу пред собой
Твой профиль и глаза, и кудри золотые,
Когда я слышу голос твой
И речи резвые, живые, —
Я очарован, я горю
И содрогаюсь пред тобою…
Однако в мае Пушкин уезжает в столицу. Екатерина не мыслит себе жизни без него. «Он уехал в Петербург, – пишет она брату, – может, он забудет меня; но, нет, нет, будем лелеять надежду, он вернется, он вернется безусловно!» Перед отъездом поэт записал в ее альбоме стихотворение:
В отдалении от вас
С вами буду неразлучен,
Томных уст и томных глаз
Буду памятью размучен;
Изнывая в тишине,
Не хочу я быть утешен,
Вы ж вздохнете обо мне,
Если буду я повешен?
Пушкин искренно надеялся, что его любовь к Ушаковой в разлуке лишь окрепнет, но можно ли было ожидать такого постоянства от легкомысленного, истерического поэта. Перед отъездом он был мрачен и невесел, последняя строка стихотворения не только шутливая, но скорее печальная, выражала беспокойство и по поводу чувств самой Екатерины Николаевны. Влюбленность – влюбленностью, но брачные планы поэта, видимо, не осуществились. Пушкин никак не мог сделать решающего шага. Что-то останавливало его, и он в самый важный момент признания исчезал. Было желание, была влюбленность, но, видимо, подсознательный «романтический» идеал не находил опоры в этих прекрасных и даже влюбленных в поэта девушках. На этот раз Пушкин так же остановился на полпути и в мае 1827 года уехал в Петербург.
Покинем и мы на время гостеприимную семью Ушаковых, белокаменную «фамусовскую» Москву и перенесемся вместе с Пушкиным в Петербург. «Северная столица» встретила поэта новыми увеселениями, новыми светскими знакомствами. «Тотчас по приезде, – вспоминает Анна Керн, – он усердно начал писать, и мы его редко видели. Он жил в трактире Демута, родители – на Фонтанке, у Семеновского моста… Мать его, Надежда Осиповна, горячо любившая детей своих, гордилась им и была очень рада и счастлива, когда он посещал их и оставался обедать. Она заманивала его к обеду печеным картофелем, до которого Пушкин был большой охотник. В год возвращения его из Михайловского именины свои (2 июня) праздновал он в доме родителей в семейном кружку, и был очень мил».
Пушкин любил веселую компанию молодых людей. У него было много приятелей между подростками и юнкерами. В Петербурге водил он знакомство с гвардейскою молодежью и принимал деятельное участие в кутежах и попойках. Однажды пригласил он несколько человек в тогдашний ресторан Доминика и угощал их на славу. Входит граф Завадовский и, обращаясь к Пушкину, говорит: «Однако, Александр Сергеевич, видно, туго набит у вас бумажник!» – «Да ведь я богаче вас, – отвечает Пушкин, – вам приходится иной раз проживаться и ждать денег из деревень, а у меня доход постоянный с тридцати шести букв русской азбуки.
Поэт редко бывает дома, Соболевский снова возит его по трактирам, кормит и поит за свой счет. В гостинице Демута было неуютно, поэтому Пушкин все дни проводит в компаниях за игрой в карты. Обычно игра шла среди знакомых, хотя попадались и случайные игроки. Поэту не везло в игре; он редко выигрывал, а проигрывал суммы приличные. Практически все его доходы от изданий поэм и стихотворений уходили на карточные долги. Как беспечно, с какой-то молодецкой удалью он шел на дуэль, так же беззаботно и по-детски Пушкин играл. Азарт в картах, азарт в любви, азарт в жизни и смерти. Испытывать сильные психологические встряски было в характере поэта. Князь П. А. Вяземский, промотавший в игре не одно состояние, писал Пушкину: «Слышу от карамзинских дам жалобы на тебя, что ты пропал без вести, а несется один гул, что играешь не живот, а на смерть. Правда ли? Ах, голубчик, как тебе не совестно?»
Какую-то маниакальную карточную игру Пушкина обсуждали и в Москве, и в Петербурге. Говорили, что поэт проиграл за раз 17000 рублей. «Должники мне не платят, – жаловался он богатому И. Я. Яковлеву, – и дай Бог, чтоб они вовсе не были банкроты, а я (между нами) проиграл уже около 20 т. Во всяком случае, ты первый получишь свои деньги». О карточной игре, любимом после секса занятии, Пушкин откровенно писал:
…Страсть к банку…
Ни любовь к свободе,
Ни Феб, ни дружба, ни пиры,
Не отвлекли б в минувши годы
Меня от карточной игры…
Ксенофонт Полевой, несколько неприязненно относившийся к поэту, оставил верную характеристику его образа и поведения в Петербурге: «Он жил в гостинице Демута, где занимал бедный нумер, состоявший из двух комнаток, и вел жизнь странную. Оставаясь дома все утро, начинавшееся у него поздно, он, когда был один, читал, лежа в своей постели, а когда к нему приходил гость, он вставал, усаживался за столик с туалетными принадлежностями и, разговаривая, обыкновенно чистил, обтачивал свои ногти, такие длинные, что их можно назвать когтями. Иногда я заставал его за другим столиком – карточным – обыкновенно с каким-нибудь неведомым мне господином, и тогда разговаривать было нельзя.
Известно, что он вел довольно сильную игру и всего чаще продувался в пух. Жалко было смотреть на этого необыкновенного человека, распаленного грубою и глупою страстью. Зато он бывал удивительно умен и приятен в разговоре, касавшемся всего, что может занимать образованный ум. Многие его суждения и замечания невольно врезывались в память. Говоря о своем авторском самолюбии, он сказал мне: “Когда читаю похвалы моим сочинениям, я остаюсь равнодушен: я не дорожу ими; но злая критика, даже бестолковая, раздражает меня”… Самолюбие его проглядывало во всем. Он хотел быть прежде всего светским человеком, принадлежащим к высоко аристократическому кругу. Он ошибался, полагая, будто в светском обществе принимали его, как законного сочлена; напротив, там глядели на него, как на приятного гостя из другой сферы жизни, как на артиста, своего рода Листа или Серве. Светская молодежь любила с ним покутить и поиграть в азартные игры, а это было для него источником бесчисленных неприятностей, так как он вечно был в раздражении, не находя или не умея занять настоящего места…
Ознакомительная версия.
