Ознакомительная версия.
В этом ряду Памела Трэверс, известная миру главным образом книгами о Мэри Поппинс, выглядит вопиюще неуместно. Не титан духа и вообще не знаменитый писатель, немного актриса, немного журналистка, немного бездельница, отчасти дурочка (ну, во всяком случае, носительница соответствующей маски) и уж точно не коммунистка, в 1932 году Памела Трэверс отправилась в Советскую Россию из чистого любопытства, и не по официальному приглашению, а по путевке Интуриста. В отличие от ее куда более именитых (и куда более предвзятых) коллег, она слабо себе представляла, куда едет, и, возможно, именно поэтому написанная Трэверс книга сегодня оставляет впечатление куда более ясное и живое, чем принужденные, изобилующие недомолвками и самогипнозом воспоминания Роллана или Шоу.
Первое и, определенно, главное ощущение, которое фиксирует Трэверс в своих заметках о путешествии, – это тотальный, едва ли не садистический дискомфорт. Получение советской визы организовано максимально неудобным способом, неудобен везущий писательницу в Ленинград теплоход, неудобна гостиница, из крана в которой не идет вода (ни горячая, ни даже холодная), неудобна одежда, в которой ходят люди вокруг, программа составлена так, чтобы туристам всё время было то холодно, то голодно, то скучно, – словом, максимально неудобно… В отличие от своих товарищей по туристической группе (по большей части британских левых), Трэверс отказывается надевать розовые очки и признавать временность, неизбежность и даже полезность такого жесткого самоограничения: она ропщет и жаждет хорошего чаю, молока, кексов, а главное – нормального разговора, без лозунгов и речевок. Надо ли удивляться, что получившаяся у нее в результате «Московская экскурсия» покажется советским властям клеветнической и обидной настолько, что писательнице запретят повторный въезд в СССР, и даже совершенно невинные детские ее книги будут переведены на русский почти с полувековым опозданием.
Дети в советском детском саду – грязные и неухоженные, яйца на завтрак – тухлые, Зимний дворец безобразен в своем варварском великолепии, мавзолей – пугающ и похож на гигантское пресс-папье, женщины коренасты и некрасивы, мужчины грубы, собор Василия Блаженного – это даже не образец дурного вкуса, «вкус тут отсутствует начисто – нагромождение одного архитектурного кошмара на другой», тотальный контроль «органов» тягостен, советский кинематограф способен даже самую устойчивую нервную систему превратить в кровавую отбивную… Трэверс не нравится равномерно всё, но ее искреннее негодование не выглядит оскорбительным – во-первых, потому, что она умеет облечь его в очаровательно ироничную форму, а во-вторых, в силу своей неизбирательности: чопорные англичане из британского посольства, воротящие нос от поставленного Николаем Акимовым «Гамлета» (этот авангардистский спектакль – чуть ли не самое сильное переживание писательницы на советской земле), или тупоголовые европейские левые не нравятся ей примерно так же, если не больше.
Балованная и любопытная девочка, вечно всем недовольная, капризно дующая губы, требующая удобств и более всего интересующаяся тем, куда же подевался единственный рубль, оставшийся в русской казне после смерти императрицы Елизаветы (именно такое амплуа примеряет на себя Трэверс в «Московской экскурсии»), оказывается наблюдателем куда более зорким и внимательным, чем большинство ее современников. Там, где восторженные европейские левые видят новизну и прорыв, Трэверс подмечает увядание: Советская Россия представляется ей не юной и энергичной, но живущей вполсилы, изнуренной, серой, дряхлой, абсурдной и – страшно сказать – разочаровывающе буржуазной. Если таков парадный фасад, который показывают заграничным туристам, то страшно даже вообразить, что может скрываться за ним. Ну, что ж, ответ на этот последний вопрос мы-то как раз неплохо знаем – и, пожалуй, хорошо, что впечатлительной Трэверс не довелось познакомиться с советской изнанкой поближе. А то, глядишь, мир лишился бы светлых и волшебных историй про Мэри Поппинс.
О том, что дальше
Когда я выйду на пенсию и перестану читать книги по работе, я (по крайней мере, так мне кажется сегодня) буду читать только нон-фикшн. У этого термина в России сложная судьба – когда-то под ним подразумевали «качественную» литературу (противопоставленную литературе «некачественной» – фикшну, который понимали как сокращенную форму словосочетания pulp fiction), а сегодня, напротив, искусственно сузили до «высоколобой», «сложной» литературы, рассчитанной на очень умного, подготовленного читателя. Впрочем, трудно живется не только термину, но и обозначаемому им понятию. В России после слов «я много читаю» глаза собеседника зажигаются уважительным пониманием, но если после этого следует окончание «но в основном книги по биологии и менеджменту», интерес во взгляде моментально гаснет. «Читать» для нас – это в первую очередь «читать художественную литературу», всё остальное в зачет не идет. Людей, пытавшихся с разных сторон перебороть эту ситуацию, немало (особенно дороги мне в этой связи имена Сергея Пархоменко, Александра Турова, Павла Подкосова, Алексея Семихатова, Виктора Сонькина, Константина Сонина, Павла Басинского, Ирины Прохоровой, Варвары Горностаевой, Александра Маркова, Александра Архангельского – уж не говоря о фонде «Династия» в полном составе), и понемногу акценты начинают смещаться. Мемуары, биографии, научно-популярная литература становятся вполне ходким товаром, а это значит, что писать, переводить и издавать ее начинают всё больше. Но по моим собственным текстам эта динамика почти не заметна: я всегда писала про нон-фикшн много – собственно, старалась не пропустить ничего важного (и тут мы опять вступаем на зыбкую почву персональных предпочтений и привязанностей).
О других и о себе: автобиографии и биографии
Лев Толстой: Бегство из рая
[119]
За сто лет, прошедших со дня ухода Льва Толстого из Ясной Поляны, это событие обросло таким невероятным шлейфом разного рода домыслов, комментариев, сплетен, версий и толкований, что, казалось бы, добавить к этому немыслимому компендиуму знаний решительно нечего. Однако лауреат премии «Большая книга», журналист и прозаик Павел Басинский успешно доказывает обратное: не сообщая ничего по-настоящему нового и сенсационного, он так удачно компонует имеющиеся сведения, что те парадоксальным образом обретают новое качество и смысл.
От чего на самом деле бежал (или уходил) Толстой? Каковы были его отношения с женой и детьми? Насколько соответствовали истине слухи о гомосексуальности великого писателя? Что представляли собой люди, окружавшие его в последние годы? Как строилась хозяйственная жизнь в Ясной Поляне? Искал ли Толстой смерти, покидая родовое гнездо, или в самом деле надеялся начать новую жизнь за его пределами?
Детально, с точностью до часа, а иногда и до минуты, восстанавливая хронологию «святых последних дней» великого графа, Басинский виртуозно соблюдает чувство меры: его текст, будучи очень персональным и эмоциональным, в то же время остается безупречно корректным по интонации и безупречным по форме. Критикуя, а иногда и слегка посмеиваясь над Толстым, Басинский ни в какой момент не переходит незримую черту, отделяющую непредвзятость и трезвость взгляда от раздражения и панибратства.
О чем бы ни говорил автор – о бытовых привычках яснополянского старца или о нравах тогдашних газетчиков, любой упомянутый факт прорастает у него в прошлое, обретает объем, историю и глубину. Как результат книга, формально являющаяся рассказом о последних неделях жизни Толстого, становится его полноценной биографией и – шире – детальным и фундированным портретом всей околотолстовской среды, а то так даже и всего просвещенного общества первых лет XX века.
Выстроенный по лучшим западным образцам (больше всего «Бегство из рая» напоминает знаменитую и каноническую «Жизнь Антона Чехова» американского слависта Дональда Рейфилда), текст Басинского – редчайший в наше время пример по-настоящему качественного нон-фикшна, написанного при этом без малейшего самолюбования, просто и с достоинством. Однако полностью и подчеркнуто отказываясь от эгоцентризма и позерства, Басинский достигает поразительного эффекта: сотканная из умолчаний фигура автора в его книге оказывается ничуть не менее рельефна и выразительна, чем фигура героя, что само по себе заслуживает не только удивления, но и всяческого уважения.
[120]
Первый вопрос, возникающий в связи с новой книгой Павла Басинского, – не хуже ли она своей предшественницы, нашумевшего и отмеченного премией «Большая книга» бестселлера «Бегство из рая». Вопрос вполне закономерный, учитывая, что в «Святом против Льва» Басинский вновь обращается и к своему любимому герою – графу Льву Николаевичу Толстому, и к редкому в наших палестинах жанру документального романа. Однако все тревоги напрасны: «Святой против Льва» – принципиально иная книга, и никаких содержательных или концептуальных повторов в ней нет. Что, впрочем, совершенно не исключает черт фамильного сходства между двумя текстами Басинского – тех самых, которые и обеспечили первой книге успех, далеко выходящий за рамки обычного для литературы нон-фикшн.
Ознакомительная версия.
