подсистем и присущей им вариативности языковых средств, не говоря уже о других разновидностях национального языка, которые не укладываются в какие-либо стандарты. Он вдвойне ошибочен, когда его пытаются использовать для характеристики совокупности территориальных вариантов одного и того же языка.
Эволюция взглядов на проблему вариативности западных языков в зарубежной социолингвистике весьма симптоматична. Она отражает прежде всего растущее понимание того факта, что независимые государства способны сегодня сами управлять своим развитием, в том числе и в области использования неродного языка. Сознательное культивирование местных языковых особенностей, возникших в силу действия разнообразных лингвистических, социолингвистических и экстралингвистических факторов, ведет в конечном итоге к выработке собственных (маргинальных) норм бывших колониальных языков.
Представление о норме лежит, таким образом, в основе современных споров по вопросам языкового планирования в развивающихся странах. Отрицая необходимость и возможность выработки местных норм западных языков, закрепляющих новые формы выражения, одни лингвисты игнорируют исторические реальности и объективно оказываются на позициях идеализма, другие предлагают учитывать все изменения в языке, ибо последний является живой системой, функционирование которой обусловлено ее социальной природой. Эта точка зрения близка диалектико-материалистическому пониманию языка. Вместе с тем и ей присуща определенная ограниченность. Оказывается, учет всех изменений, которые проявляют тенденцию к закреплению в маргинальных разновидностях конкретного языка, нужен лишь для того, чтобы путем сопоставления их с аналогичными фактами центральной разновидности языка добиваться корректирования первых и наилучшим образом способствовать усвоению последних, в частности в школьном обучении (см.: Calvet, 1978, 42). Следовательно, в вопросах преподавания бывших колониальных языков все представители западной социолингвистики сходятся во мнении, отдавая предпочтение центральноязыковой норме. Создается впечатление, что расхождение во взглядах на проблему вариативности языков бывших метрополий носят тактический характер при общности стратегических целей – сохранить западные языки, обслуживающие развивающиеся страны, в неизменном виде, устранить из них всякую национальную специфику.
Один из выводов, который делается из рассуждений о норме преподавания, например, французского языка в Африке, состоит в том, что боязнь всякого отклонения от нормы (центральноязыковой) может возникнуть только тогда, когда эта норма будет воспринята, а для этого необходимо вызвать «сравнительное размышление» над фактами отклонений французского языка Африки от нормы, что позволит обучающимся глубже понять механизмы языковой системы (см.: Blondé, 1977).
Заметим, что при всей специфике маргинальных разновидностей конкретного языка, вызванной неравномерностью его развития в разных социально-исторических условиях, культурной разобщенностью народов, на нем говорящих, и другими факторами, она, как правило, не достигает того предела, который свидетельствует о зарождении новой языковой системы. В современную эпоху этому препятствует целый ряд объективных причин: бурное развитие средств массовой коммуникации (кино, радио, телевидение и др.), международное разделение труда и система сложившихся экономических связей и т.д. Все это создает предпосылки для взаимодействия как языков, так и отдельных их разновидностей. Напротив, объективные предпосылки для глубокой дифференциации литературного языка в зависимости от ареала отсутствуют. Становление местных вариантов литературного языка проходит в сложном переплетении центральных и маргинальных форм выражения, постоянно меняющих свой статус. Суть вопроса в том, оправдано ли повышение статуса маргинальных форм до уровня литературных и можно ли искусственно затормозить этот процесс. Такое повышение невозможно, если предположить, что для множества реальных вариантов общего языка существует единая норма как некий абстрактный эталон, регламентирующий все реализации данной системы. По мнению абсолютного большинства социолингвистов Запада, роль эталона должна быть отведена центральноязыковой (метропольной) норме.
В поддержку этой точки зрения можно сослаться на схему соотношения между системой языка, его нормой и речью, которую предложил Е. Косериу, расположивший понятие нормы в середине ряда «язык – речь» (см.: Coseriu, 1952). Однако предложенная схема, не противоречащая в принципе функциональной характеристике нормы как одного из контекстов, противоречит реальной картине функционирования полинациональных языков, показывая, что множество речевых контекстов оказывается в автономном, независимом положении по отношению к искусственной норме, т.е. фактически за ее пределами. Неизбежно и естественно в этом случае создание региональных норм для функционирующих вариантов языка, т.е. разрушение искусственной схемы «язык – норма – речь», и установление единственно возможной: «язык – речь – норма» (см.: Степанов, 1966, 226 – 235; Скрелина, 1977, 113).
Марксистско-ленинское учение о языке гласит, что он является одним из факторов формирования нации и играет роль ее дифференцирующего признака (см. Базиев, 1973, 87 – 88). В условиях территориальной вариативности полинациональных языков такую функцию берут на себя территориальные разновидности (варианты) этих языков, специфические черты которых закрепляются в литературе той страны, где распространена данная разновидность. Участвуя в процессе формирования наций в молодых независимых государствах, бывшие колониальные языки выступают, таким образом, и как средство борьбы за национальную самостоятельность этих государств, что и предопределяет необходимость выработки собственных языковых стандартов. Эта необходимость находит отражение в официальной языковой политике развивающихся стран, ставящей целью закрепление местных особенностей в письменно-литературной форме языка, что также связано с общей тенденцией к демократизации импортированных языков при пользовании ими новых национальных и этнических общностей. Разумеется, эти общие закономерности по-разному проявляются в различных странах, находясь в прямой зависимости от целого ряда экстралингвистических факторов и прежде всего от конкретных условий каждой из стран. Опыт многих развивающихся стран Африки, например, свидетельствует, что тенденции к демократизации западных языков и выработке их местных или региональных норм тем сильнее, чем решительнее эти страны берут курс на самостоятельное развитие и глубокие социально-экономические преобразования в интересах своих народов.
Лексика маргинальных вариантов бывшего колониального языка весьма точно воспроизводит все изменения в общественной жизни освободившихся стран, в которых такой язык распространен. Например, в бывших французских колониях Алжире, Конго, Мали, Гвинее, Бенине, избравших социалистическую ориентацию, для литературного французского языка характерна актуализация тех словарных единиц (как исконных, так и иноязычного происхождения), которые отражают понятия, связанные с построением общества, свободного от эксплуатации человека человеком. К ним относятся названия демократических партий и организаций, выборных органов народной власти, предприятий самоуправления и другие, а также формы обращения. Эти явления почти не отражены на страницах лексикографических изданий бывшей метрополии, где встречаются слова, обозначающие какое-либо экзотическое понятие-реалию, но где практически отсутствуют общественно-политические термины, принятые в той или иной стране. Очевидно, здесь имеет место вполне идеологически выдержанный, сознательный отбор маргинальной лексики, помещаемой в центральные словари.
В минувшее десятилетие были сделаны только первые шаги в области лексикографии вариантов западноевропейских языков, функционирующих за пределами центрального ареала, в частности в развивающихся странах. Во франкоязычных странах Африки, например, за последние десять лет было издано четыре словаря (Берег Слоновой Кости, Сенегал, Того и Дагомея (Бенин), Чад). Подобные издания, представляющие несомненный интерес для лингвистики, являются еще одним доказательством объективного процесса социально обусловленной дифференциации литературного языка в различных
