1972; Advances…, 1974; Language Surveys…, 1975; Mazrui, 1975; Language and Politics, 1976 и др.) или же посвященных социолингвистическим исследованиям по отдельным странам Африки (см.: Ladefoged, 1972; Languages in Kenya, 1974; Language in Ethiopia, 1976 и др.), выполненных на средства различных фондов. Упомянутые исследователи выступают с якобы объективных позиций лиц, заинтересованных лишь в оказании бескорыстной помощи народам развивающихся стран, изобретают новую фразеологию, подчеркивая свое якобы сочувственное отношение к проблемам новых независимых стран. Однако во многих этих исследованиях четко прослеживается подспудное желание убедить молодые независимые государства в том, что якобы основной причиной технико-экономической и культурной отсталости их народов является неумение мыслить научно-абстрактными категориями, чему мешает неразвитость их языков (см.: Freund, 1969, 529). Вывод напрашивается сам собой: принимайте языки бывших метрополий – и все проблемы будут решены. Истинными же целями западных ученых, как их формулирует М. Пей, является изучение
«в деталях языков различных регионов мира с точки зрения того, кáк они могут быть использованы или заменены, чтó они представляют с точки зрения военного, государственного деятеля, технического специалиста, миссионера или члена „Корпуса мира“»
(цит. по: Никольский, 1976, 26).
Сам характер отношений империалистических государств к развивающимся странам не дает возможности рассматривать цели буржуазных социолингвистических исследований как бескорыстные. Это подтверждается и рядом положений, содержащихся в упомянутых работах. Однако прежде чем перейти к их рассмотрению, следует вспомнить о генезисе нынешней языковой политики империалистических государств в отношении развивающихся стран, которая коренится, в частности, в языковой политике Англии колониальных времен.
Необходимость в выработке основ языковой политики в колониях возникла в Англии в начале прошлого века. Существовавшая до этого стихийность уже не могла удовлетворять метрополию. Языковая политика Англии в колониях основывалась на принципах косвенного управления, т.е. управления посредством местной буржуазно-феодальной верхушки, именуемой элитой. Эта форма управления нередко демонстрировалась буржуазными историками как предоставление порабощенным народам определенной степени самостоятельности, а колониальная администрация – как начало, направлявшее усилия местной элиты на решение задач развития подвластного ей народа. Лицемерность такой постановки вопроса подтверждается многими аспектами колониальной практики. Как писал К. Маркс,
«глубокое лицемерие и присущее буржуазной цивилизации варварство предстает перед нашим взором в обнаженном виде, когда мы эту цивилизацию наблюдаем не у себя дома, где она приобретает респектабельные формы, а в колониях, где она выступает без всяких покровов»
(К. Маркс, 1966, 529).
Одним из авторов и выразителей колониальной языковой политики Великобритании явился Т.Б. Маколей – английский буржуазный историк, публицист, политический деятель, член Британской колониальной администрации Индии, известный своим пренебрежительным высказыванием:
«Одна английская книга стоит больше, чем вся туземная культура Индии и Аравии, вместе взятых»
(БСЭ, 1954, 112).
Это высказывание достаточно красноречиво характеризует позицию Маколея, который еще в 1835 году писал:
«В настоящее время мы должны сделать все от нас зависящее для создания класса, который мог бы служить нам посредником в общении с миллионами, которыми мы правим; это должны быть люди – индийцы по крови и цвету кожи, но англичане по вкусам, убеждениям, морали, интеллекту»
(цит. по: Spencer, 1963, 31).
Этот принцип был принят на вооружение не только в Британской Индии, но и в других колониях Англии.
Пытаясь завуалировать хищническую суть колониальной политики, буржуазные идеологи в качестве «неопровержимого» аргумента выдвигают положение о том, что именно благодаря приходу цивилизованных завоевателей и посредством внедрения языков метрополий удалось приобщить народы порабощенных стран к достижениям мировой науки и культуры. Однако, как свидетельствуют сами западные ученые, такой цели колонизаторы никогда не преследовали. Современный буржуазный социолингвист Дж. Спенсер, описывая принципы языковой политики Маколея, признает:
«Совершенно ясно, что Маколей не имел в виду массовое образование (для порабощенных народов. – О.С.) …как он открыто заявлял, главной целью колониальной системы образования было создание удобной прозападной, проимперской элиты»
(Spencer, 1963, 31).
Колониальная администрация придерживалась «теории фильтрации», т.е. преимущественного предоставления образования представителям имущего класса. Заботу о развитии местных языков Маколей, оправдываясь ограниченностью средств, предлагал предоставить этому классу. Однако представители элиты, воспитанные на английских образцах, таких задач перед собой практически не ставили. Как писал нигерийский писатель Т. Соларин,
«образованный африканец знал латынь и английскую грамматику. Его образование позволяло ему подняться над миром простых людей и возносило его высоко, правда, недостаточно высоко, чтобы он был ассимилирован обществом, откуда вышли его учителя, но зато достаточно высоко, чтобы он оказался на ничейной земле. Он становился человеком „двух миров“ и не принадлежал ни к одному»
(цит. по: Катагощина, 1977, 35).
Отдельные же представители элиты, как, например, нигерийский христианский священник С. Кроутер, в своем добросовестном заблуждении служившие поработителям и пытавшиеся принести пользу своему народу, оказывались, в конце концов, бессильными, и их уделом было жестокое разочарование.
Представители элиты получали европейское образование и знание английского языка в Англии или на местах в миссионерских школах. Миссионеры проводили некоторую работу по развитию местных языков колоний, по созданию их письменности. Однако основной их задачей было нести «слово божье» доверчивым туземцам. Письменность для местных языков в колониях создавалась ими, как правило, с целью перевода «Библии» на эти языки. Однако
«недостаточная научная изученность языков и слабая лингвистическая подготовка миссионеров приводила к многочисленным экспериментам, имевшим печальные последствия»
(Исмагилова, 1973, 4).
Нередко миссионеры создавали письменность для различных диалектов одного языка, что приводило к дальнейшему племенному разобщению. Например, в Гане миссионерами была создана письменность для четырех диалектов языка акан, в результате чего этот язык имеет сейчас четыре литературные формы: ашанти, фанти, аким и аквапим. Причем, по мнению И. Уорд, в основе выработки нескольких форм письменности лежали далеко не лингвистические соображения (см.: Исмагилова, 1973, 299). Таким образом, противоречивые попытки миссионеров в области языкового строительства были лишь средством приобщения народов колоний к христианству, их идеологической привязки к метрополии. Иными словами, в колониях Англии никому не было дела ни до целенаправленного развития местных языков, ни до предоставления европейского образования, знания английского языка народам колоний. А в связи с этим рушится и тезис о цивилизаторской миссии поработителей. Если английский язык в колониях и нашел более широкое распространение, чем предполагали колонизаторы, то лишь в силу совершенно иных факторов – стремления самих африканцев или индийцев к изучению английского языка, без знания которого в колониях были неосуществимы надежды на лучшие условия жизни, лучшую работу, приобщение к мировой науке и культуре. Дж. Спенсер пишет:
«Решение политических вопросов, связанных с языком,
