ребенка вместе со всей грязной водой.
Я решил – всё ложь, но разум учения и народ остановили. Что же это такое – христ[ианство] попов? Стал читать катихизис. Не буду поправлять их, как всё б[ыло] сначала. А возьму с конца. Есть цер[ковь] делающих, и дойду, помуч[аюсь] до источника. (Там же // 48, 328)
Вдруг он догадался о разнице между Словом и толкованием. В ней всё зло. Не надо было начинать толкование. Толстой демонстративно отказывается от различения между Писанием и преданием. Исходную истину Писания и евангельских рассказов, вплоть до тех, которые сам слышит – уж заведомо «апокрифические» – от народа, он называет преданием, всё остальное богословие в хорошем случае толкованием, но обычно хуже чем недоразумением.
Кому какую пользу сделало толкование священ[ного] предания? Открыло оно сердца людей? Нет. Нищие духом спасаются и творят дела без толкования. А сделало ли вред? Неисчислимый. Соблазны. Распри. Злоба. Убийства.
Да и где велено толковать? Нигде. Везде указано быть, как дети. И то, что скрыто от мудрых, открыто детям и нищим духом.
Что же сделали? Растрепали учение по клочкам и на каждое слово наложили свой смысл глупый, гнусный (блаженства), противный Христу. Вот заграждающие вход и сами не входящие. (Зап. кн. № 10, после 30.10.1880 // 48, 328)
<Предварительные записи к следующей лекции>
Природа книга. Разное письмо в природе и словесности?
Вопрос, о котором очень стóит думать.
Упражнение подготовительное к теме толкования. Оклик: «Илья!» Илья поворачивается, видит что не к нему. Простое совпадение. Почему стыдно? чувство фрустрации.
Потому что мне стыдно своей готовности думать, что весь мир вокруг меня, обращен ко мне, что нет чужих?
Но в состоянии увлечения, другим человеком, расширения меня, когда я не один, я не стыжусь, что всё кажется мне говорящим мне, со мной: я жадно прислушиваюсь, во всём вижу касающийся меня смысл.
Значит, мне стыдно оттого, что я сейчас не расширен? Норма – когда не стыдно – т. е. это видеть весь мир говорящим прямо и только мне?
В таком состоянии можно быть всегда? Эжен Ионеско [86] ребенком в театре: ничего не понял – даже если бы это была бы, допустим, пьеса о нём, – но всё принял как захватившее событие, целиком его захватившее. Такое участие во всём мире, полное, но когда человек не слышит, не понимает даже прямое обращение к себе, захваченный им, однако, как событием мира – оно исключено? μαιευτικός? μαιευτής? [87] Вовсе нисколько. Он захвачен событием не толкуя его; он и целиком включен, в восторге, как Ионеско в театре, – и не оборачивается на окрик головой! Полное участие в событии без толкования его. Дети. Как бы ни легло, даже пусть очень странно, в их сознание слово, они его не толкуют, берут это событие.
Как дети, так строгая религия: всё сводится к делу. О. А. Седакова: священное слово толкуется способом поведения, поступка, жизни. Способом присутствия, сказал один священник.
«Герменевтика», о различении интерпретации и толкования. Цитируй Sedlmayr [88].
Посмотрите отчетливое и запоминающееся толкование нищеты духа:
Кому какую пользу сделало толкование священ[ного] предания? Открыло оно сердца людей? Нет. Нищие духом спасаются и творят дела без толкования. А сделало ли вред? Неисчислимый. Соблазны. Распри. Злоба. Убийства.
Да и где велено толковать? Нигде. Везде указано быть, как дети. И то, что скрыто от мудрых, открыто детям и нищим духом.
Что же сделали? Растрепали учение по клочкам и на каждое слово наложили свой смысл глупый, гнусный (блаженства), противный Христу. Вот заграждающие вход и сами не входящие. (48, 328)
Среди заповедей блаженств нищета духа занимает особое место: первое. Она и у Толстого занимает первое. Блаженны в греч. стоит μακάριοι – слово, которым LXX [89] перевели ашре [90], спасение и счастье, счастье спасенного, 38 раз. Нищета духа сказана самым простым словом для нищего, который просит на хлеб. В богословии нищета духа у Мф. 5:3, тем более что просто нищета у Лк. 6:20 (там в русском переводе духом просто добавлено от себя), считается трудной темой («несколько загадочное οἱ πτωχοί [91]») и имеет много трактовок. В одной из них речь идет о бедных детях. Самое частое обобщение и усреднение десятков трактовок – смиренные, скромные. Это удобно, потому что расплывчато: смиренный еще менее определено, чем нищий. Это <как> определить, кто такой лудильщик? Рабочий.
Шедевр фокуснического толкования, которое одновременно абсолютно ничего не говорит и предлагает думать, что и Спаситель тоже в первом «блаженстве» ровно ничего не сказал, – это ставить мысленную запятую: «Блаженны, нищие духом!», т. е. они нищие по определению, потому что пока еще не просвещены светом христианства, и они блаженные по определению, потому что сейчас будут просвещены. Это пример православного иезуитства, до которого западному далеко.
Господь называет собравшуюся перед Ним толпу счастливой именно вследствие ее христианской неразвитости и в виду предстоявших для нее возможностей с полным и открытым сердцем и неповрежденным умом восприять христианские истины (Толковая Библия 8, 83).
Толстовское понимание нищих духом конкретно, технично. Оно в принципе не может быть в числе богословских толкований, потому что требует отказа от толкований в пользу принятия без толкования.
Ольга Александровна Седакова в предисловии к своему ожидаемому словарю паронимов [92], которые в церковнославянском имеют другое значение, чем в современном русском (например, моление «о всякой душе христианской, страждущей и озлобленной», в церковнославянском значит не то, что христианская душа озлобилась, а то, что ей причинено зло, с ней по-злому обошлись), спрашивает, откуда пошло такое мнение, что понимание должно истолковать, изложить. Спрашивающие, где в старой Руси анализ священного текста, почему дело ограничивается чтением и запоминанием, начетничеством, упускают одну разницу.
Она важная. Введем ее.
Природу называют книга. Генетический код, информация в клетках ДНК для биологии не метафора: инженеры умеют анализировать записанное в геномах, редактировать эту запись. Разное письмо в природе и словесности?
Есть лучше и интереснее ответ, чем что это вещи разные, имеющие некоторые сходства, при анализе которых надо учитывать, и т. д. Письмо культуры в желаемом пределе то же, что письмо природы. У монаха, творящего умную исихастскую молитву, слова вобраны в дыхание и сердцебиение так, что их потом не надо произносить, они стали телом. Зазор между телом и смыслом выбирается. Остаточное, не включенное в молитву тело будет ассимилировано. Живое существо будет равно тексту.
