Ознакомительная версия.
Повествуя о месте, связанном с библейской историей или церковным преданием, Парфений следует некой последовательности, характерной для хожения: перечисляет святыни, которые он видит, рассказывает о чине богослужения храма, уставе обители, сообщает и об историческом прошлом и о современном состоянии описываемой местности. Мир предметов, связанных с земной жизнью Христа, Богородицы, святых у Парфения, как у древнего паломника, неизменен и вечен как сама библейская история. Так, например, в «Сказании» описано место вблизи Гефсимании: «Там на левой стране лежат три самородные камня, на которых означены места, где спали три апостола, когда Иисус Христос молился. Заметны следы ног Христовых, когда приходил их будить (II, 191). Святые места здесь не подвержены ни тлению, ни войнам, ни времени. Эта особенность мировосприятия Парфения, идущая от древнерусской традиции, присутствует в его пересказе евангельских событий, афонских преданий. Однако созданный Парфением образ Святой Земли отличен от описаний Палестины и Афона у древнего паломника, потому как личный опыт писателей несопоставим.
В качестве примера интересно сравнить описания Иордана в хожении Даниила и в сочинении Парфения. Текст Даниила в современном русском переводе выглядит так: «Иордан-река течет быстро, берега с той стороны крутые вначале, а затем идут пологие. Вода в реке очень мутная, но вкусная, и не насытишься, когда пьешь эту воду. С нее не бывает болезней и пакостей в животе человека <…> Глубина в месте купания паломников четыре сажени, я сам измерил и испытал во время переправы на другую сторону Иордана. Много пришлось походить по его берегу <…> На этой стороне Иордана, где купель, растут невысокие деревья, похожие на вербу, выше купели растет лозняк, но не как наша лоза, а как кустарник и тростник; прибрежная равнина напоминает тоже Сновь-реку. В зарослях водится зверей много: бесчисленное множество диких свиней, много и барсов тут, и даже львов. По той стороне Иордана — горы высокие каменные, они дальше от Иордана»[51]. С описанием той же реки в «Сказании» приведенный фрагмент имеет лишь поверхностное сходство. О своем пребывании с группой паломников на Иордане о. Парфений рассказывает: «Пустились все бежать, сколько у кого было силы. Старики, седые бороды, уподобились младым отрокам, с ноги на ногу прыгали. Старые жены, хотя и не могли прыгать, но, подхвативши свои одежды, аще и со слезами, обаче бежали, сколько силы есть, дабы скорее и прежде всех прибежать к Иордану. Как только подбежали к Иордану, то кто в чем был, в том и бросились в воду. Мы искупались до большого народа; и я со дна Иордана взял немного камней, благословения ради <…> Купались мы на том самом месте, где Иисус Навин переводил Израиля <…> Иордан река ширины саженей пятьдесят, но только весьма быстрая, и от быстроты мутная и глубокая в ярах. На том месте, где купаются, сажени на две можно ходить от берега. А на прочих местах купались, тамо держались за ветви древ; овые и переплывали, но с великим трудом, ибо очень велика струя и заплескивает. По обеим сторонам растет лес прекрасный и трава великая» (II, 241). Внимание к предметным деталям, столь свойственное древнерусскому паломнику, у Парфения оказывается второстепенным в сравнении с его душевными переживаниями, с пафосом его книги. С этой точки зрения можно говорить о «Сказании» как о сочинении, в котором преодолевается древнерусская традиция.
На наш взгляд, произведение о. Парфения обнаруживает лишь некоторые черты, сближающие его с хожениями. Многих авторов хожений отличают те или иные особенности повествования. Принято говорить о преобладании «простодушного» повествования у Даниила, подробном каталоге святынь у Антония Ядрейковича, апокрифических мотивах в писаниях Игнатия Смолянина. В тексте Парфения в значительной степени присутствует и то, и другое, и третье, но предпочтение отдается внутренней жизни человека. Эмоциональное повествование автора пронизывает каждый фрагмент его книги.
Если сравнение «Сказания» с древнерусскими хожениями позволяет судить о некотором сходстве между ними, то восходящая к сентиментализму традиция литературных «путешествий» оказывается вовсе чужда сочинению афонского постриженика. В отличие от древнерусских авторов, произведения путешественников XIX в. не являлись ориентиром для автора «Сказания». Знаменательной чертой повествования Парфения следует признать не только отсутствие влияния одного из ведущих жанров сентиментализма, но и влияния светской художественной литературы в целом. Несмотря на это, изучение и анализ паломнических сочинений современников Парфения позволяет выявить важные содержательные и художественные особенности «Сказания».
4
«Сказание» Парфения в контексте паломнической литературы первой половины XIX в.
«Сказание» имеет точки соприкосновения с теми произведениями новой паломнической литературы, где преодолевается древняя традиция, а личностное начало в повествовании очевидно преобладает. Личностное начало, несомненно, оказывается доминирующим в очерках Д. В. Дашкова «Афонская гора»[52] и «Русские поклонники в Иерусалиме»[53], в книге А. Н. Муравьева «Путешествие ко Святым местам в 1830 году», а также в сочинении С. А. Ширинского-Шихматова, известным под названием «Путешествие иеромонаха Аникиты к Святым местам Востока в 1834–1836 годах». Небезынтересны также палом нические сочинения А. С. Норова и П. А. Вяземского[54]. Эти произведения принадлежат ближайшим предшественникам Парфения, кроме того, они созданы авторами с устоявшимися литературными взглядами.
Различие взглядов на христианские святыни у автора «Сказания» (как и у древнего паломника) и путешественника «нового» времени сказалось главным образом в том, что у Парфения описание святых мест всегда соотносилось с текстом Священного Писания, с церковным преданием или же с апокрифической легендой. Современники Парфения в своем повествовании о Иерусалиме опираются на предание с большой избирательностью и осторожностью. Как правило, они не скрывают своего предубеждения против всего, что способствует широкому распространению легенды или порождает ее. Так, Дашков в очерке «Русские поклонники в Иерусалиме…», по-видимому, не приемлет не только апокрифическую легенду, но и критически относится к церковному преданию. Он как бы отбрасывает все то, «о чем так много спорили и продолжают спорить, изъясняя различно сказания древних», и потому в своем сочинении избегает подробного рассказа о главных достопримечательностях Иерусалима: «Не стану описывать того, что было много раз описано учеными и внимательными путешественниками»[55]. В этом основное и принципиальное отличие паломников XIX в. от древнерусских авторов, которые часто не только писали об одних и тех же предметах, но и с точностью повторяли один другого. Кроме того, сочинения об Афоне и Палестине, написанные Дашковым, Вяземским, Муравьевым, Норовым, отличаются лирическими отступлениями, широким использованием исторических, литературных источников, привлечением «чужого» слова.
Дашков, принадлежащий к писателям-паломникам «нового» времени, представляет для нас интерес как литератор, который на основе паломнической поездки создал яркий образец светского повествования. В основе путевых записок Дашкова лежат впечатления от реального путешествия: в 1820 г. он совершил поездку по Греции и Палестине[56].
Дипломат, советник русского посольства в Константино-поле, основатель и активный член «Арзамаского общества безвестных людей», Дашков еще в своей ранней критической статье («Нечто о журналах», 1812) разделял просветительские взгляды. Известно, что Дашков тяготел к античной культуре, владел древними языками, знал Гомера и Платона. Путешествуя по Греции, он пытается найти в монастырях греческие и латинские манускрипты, утраченные антологии эпиграмм Агафия, Филиппа Фессалоникского и Мелеагра, а также грузинскую Библию и материалы о «сношениях Константинопольской церкви с нашею».
Д. В. Дашков побывал на Святой горе почти за двадцать лет до Парфения, когда Афоном владела Турция, многие монастыри и скиты были в запустении, а в лесах полуострова находили укрытие как отшельники, так и преступники. От проницательного взгляда писателя и государственного деятеля, каким был Дашков, не скрылись ни «мнимая терпимость» турецкого правительства, ни «насильственное овладение» греками монастырем св. Пантелеймона, ни «неутомимое прилежание» и бедственное положение русских иноков Ильинского скита, ни недостатки управления в «самоуставных» монастырях, ни небрежение монахов к ценнейшим книгам и рукописям. Сведения, почерпнутые из очерка «Афонская гора», невозможно встретить в тексте Парфения: во время своего путешествия Дашков осматривал главным образом монастырские библиотеки, в которых надеялся отыскать «достойные внимания рукописи». Плачевное состояние ценных книг, «наваленных грудами», вид «покрытых пылью полусгнивших рукописей»[57] сильно опечалили Дашкова. В описаниях видов Афона, монастырских традиций и обычаев Дашков достаточно точен, но очень избирателен и краток. Понимая то, что почти каждая обитель на Святой горе имеет свой чудотворный образ и свои легенды, автор очерка приводит некоторые из них, но не сосредотачивает внимания на чудесах, явленных много веков назад.
Ознакомительная версия.
