Ознакомительная версия.
Политика и искусство, богословие и наука, военное дело и химия, геральдика и метафизика – синие нити, если верить Пастуро, пронизывают всю историю человечества. Следить за тем, как изящно историк их распутывает, разглаживает, а после вплетает в ткань собственного повествования, – сплошное наслаждение, и единственное, что огорчает, так это небольшой объем книги: жалких сто сорок страниц. Одно утешение: у Пастуро есть еще книжка о черном цвете и сборник эссе о цветах в культуре, пока не переведенные на русский. Что ж, подождем.
[165]
Нынешняя публикация «Поэтик Джойса» – повтор издания, выходившего в России двенадцать лет назад, которое в свою очередь является переводом книги Умберто Эко, опубликованной в 1966 году, то есть задолго до «Имени розы» и обрушившейся на писателя мировой славы. Иными словами, книга писалась еще без оглядки на репутацию блестящего интеллектуала, способного рассказывать о сложных вещах так, чтобы даже домохозяйка не почувствовала себя ущемленной. Как следствие, «Поэтики Джойса» никто не осмелится назвать легким чтением, однако – нет худа без добра – и от утомительных бонмо и ярких метафор, якобы призванных облегчить читателю поглощение трудного материала, они тоже свободны.
«Поэтики Джойса» – не попытка «приручить» трудного автора и тем более не развернутый комментарий к «Улиссу», «Дублинцам» или «Финнеганову помину». Задача, которую ставит перед собой Эко, одновременно и проще, и амбициозней: он стремится загнать творчество великого ирландца в рамки четкой интеллектуальной парадигмы, разложить его на слагаемые и заново собрать их, но уже в правильном порядке. Если верить Эко, всё творчество Джойса как на пяльцах растянуто на противостоянии двух начал: с одной стороны – средневекового схоластического, восходящего к Фоме Аквинскому и предполагающего наличие свода четких правил, описывающих бытие. С другой – модернового, базирующегося на представлении о том, что мир бесконечно вариативен и изменчив, что никаких правил, законов и кодексов не существует, а есть лишь вечное движение стремительно распадающих и заново формирующих структур-однодневок. Первое начало – упорядоченное, консервативное, надежное – это детство литературы, ее прошлое – прекрасный утраченный рай. Второе – это ее взрослость, ее тревожное и болезненное настоящее. Противостояние этих двух тенденций – к покою и определенности с одной стороны и к движению и свободе с другой, и определяет, по Эко, смысл поэтики Джойса и – шире – всей литературы его времени.
Раскладывая по этим векторам «Портрет художника в юности», «Дублинцев» и, конечно же, «Улисса», Умберто Эко закономерным образом обнаруживает в творчестве Джойса структуру и схему. Схоластическая традиция упорядочивания (пожалуй, вопреки воле самого объекта изысканий) торжествует, хаос отступает и беспомощно клубится по углам, не в силах противостоять аполлоническому свету эковской мысли. Не то что бы после этого с Джойсом всё стало так уж безусловно понятно, но некоторый просвет появляется – и, возможно, если взяться за «Улисса», вооружившись этим новым знанием, дело в самом деле пойдет несколько веселее.
Умберто Эко – из числа тех писателей, которые удивительным образом растворились в культуре, стали ее почвой или, если угодно, воздухом: мы привычно оперируем его идеями и образами, о многих вещах говорим его словами – по сути дела, мы смотрим на мир его глазами, продолжая при этом считать всё им созданное общественным, безличным, не принадлежащим никому конкретно. Подобно тому как Пушкин (или Бродский) рассеялись в нашей речи, стали фактом русского языка, Эко рассеялся в нашем мышлении и стал тканью современной культуры – редкая и, в общем, счастливая судьба для писателя, всю жизнь стремившегося поженить элитарное и массовое, сложное и простое.
Мы не видим ничего удивительного в том, что скромный ученый пишет роман, так или иначе связанный с полем его научных интересов, и становится звездой (недавняя счастливая судьба Евгения Водолазкина и его романа «Лавр» – лучший тому пример). Автоматически мы переносим этот паттерн на Эко – сегодня нам трудно поверить, что к 1980 году, когда был опубликован его первый и, пожалуй, самый знаменитый роман «Имя розы», Эко уже был звездой всеитальянского, да даже, пожалуй, и всеевропейского масштаба. Начало его ураганной популярности положили статьи шестидесятых годов – «Феноменология Майка Бонджорно», посвященная самой известной итальянской телевикторине, и программная «К вопросу о тактике ведения семиологической партизанской войны», формулировавшая принципы противостояния дискурсу масс-медиа и предлагавшая методы его деконструкции. По мнению Эко, глобальная ориентация на упрощение, на снижение интеллектуальных запросов, на вывод сложных вещей из медийной сферы выгодна только производителям и распространителям контента. «На самом деле люди очень быстро устают от простых вещей», – сказал он в своем прошлогоднем интервью журналу «Esquire», и, в сущности, вся его карьера – убедительное подтверждение этого тезиса.
Если смотреть на биографию Эко под таким углом, его приход из академической сферы в сферу литературы был неизбежен. Именно на поле художественной словесности можно было убедительнее всего показать: сложное и глубокое тоже может стать элементом популярной культуры, «интеллектуальный» и «массовый» – не антонимы, но просто разные грани одного и того же объекта. Вопреки всем правилам, «Имя розы» – многослойный роман, сотканный из цитат, построенный на минимально адаптированном средневековом материале да еще и написанный намеренно витиеватым, стилизованным языком, – стал одним из величайших бестселлеров XX века. Та же судьба ожидала и следующую книгу Эко – «Маятник Фуко», сложную и восхитительную интеллектуальную игрушку, рассказывающую о ловушках и соблазнах безграничного информационного пространства. Да что романы – даже очень специальные, рассчитанные на подготовленного читателя тексты Эко (такие, например, как «Пять эссе на тему этики» или «Шесть прогулок в литературных лесах») каким-то чудом неизменно возглавляли списки европейских бестселлеров.
Интеллектуал высочайшей пробы, он в то же время стал без преувеличения иконой антиснобизма: его манера говорить с читателем всегда была одновременно и уважительной – без малейшего намека на снисходительность, и абсолютно комфортной. При всей сложности, глубине и очевидном интеллектуализме, его книги имеют очень низкий порог вхождения – Эко не выставляет своему читателю никакого образовательного и культурного ценза. Сегодня мы считаем подобный высокий демократизм эталоном, к которому надлежит стремиться любому писателю, желающему быть прочитанным, но часто забываем, что у самой идеи такого демократизма есть вполне конкретный автор – профессор Умберто Эко.
В отличие от многих других тяжелых и болезненных для мировой культуры потерь, смерть Умберто Эко для меня стала еще и глубоко личной утратой. Невольно и, разумеется, не подозревая об этом, Эко сыграл огромную роль в моей маленькой частной жизни. Шел 1998 год, и я переживала тяжелейший кризис идентичности: я уже догадывалась, что академическая карьера меня не привлекает, но совершенно не представляла, чем еще можно заняться после четырех лет изучения древних языков. Именно тогда в РГГУ, где я училась, приехал с визитом Умберто Эко. О том его визите до сих пор ходят легенды – говорят, что именно благодаря Эко в Институте высших гуманитарных исследований (в те годы там работали такие крупные ученые, как Елеазар Мелетинский, Леонид Баткин, Георгий Кнабе, Сергей Неклюдов) появились электрический чайник, а затем и кабинет для заседаний – до этого институт ютился в одной тесной и темной комнатке. Высокий гость был настолько шокирован условиями, в которых трудились его уважаемые коллеги, что руководство РГГУ немедленно бросилось устранять недочеты. Еще к его приезду впервые в истории выкрасили стены на историко-филологическом факультете, а в туалетах на краткие несколько дней возникли мыло и туалетная бумага.
Однако в моей персональной судьбе куда большую роль сыграла лекция, прочитанная Умберто Эко в набитой до отказа центральной аудитории. Профессор, как я потом узнала, пересказывал свою книгу «Заметки на полях “Имени розы”» – с неподражаемым остроумием и изяществом он жонглировал разнообразными историческими сюжетами и фактами, неожиданным образом переплетая древность и современность, высокое и низкое, эзотеричное и очевидное. Сочетание глубины и легкости, доступности и парадоксальности вскружили мне голову, по сути дела указав путь между сухим академизмом и постыдным упрощением, – эдакую волшебную тропинку в страну фей. Не то что бы мне удалось сколько-нибудь приблизиться к заданному Эко высочайшему стандарту, но с тех пор я безусловно следую этим путем, и иногда мне кажется, что вдалеке, на повороте, я вижу его спину. Конечно же, я иду по этой дороге не одна – все те, кто пытается говорить просто о сложном, все, кто верит, что Средние века, современная проза или молекулярная биология могут быть жгуче интересны огромному числу людей за пределами узкой профессиональной среды, в некотором смысле идут за Умберто Эко. Все мы идем его дорогой – даже если сами об этом не подозреваем.
Ознакомительная версия.
