заходит речь о семействе, то мы интересуемся не тем, как варьируются единичные представители данной общей категории в контексте этой последней, но как сама эта общая категория варьируется в контексте своих бесконечно разнообразных положений в языке и в речи. Парадигма склонения была для нас окрестностью падежей в том смысле, что мы обращали главное внимание на эти отдельные падежи, которые при своем бесконечном разнообразии все же демонстрировали собою ту или иную вариацию падежа вообще. Здесь мы рассматривали виды в контексте рода. Однако можно и род рассматривать в контексте его бесконечных видовых состояний. В склонении можно обращать внимание не на бесконечные падежи в свете падежа вообще, но на падеж вообще, в свете его бесконечно разнообразных и единичных представителей. Для этого необходимо падеж или вообще тот или иной элемент языка рассматривать в контексте живого потока языка и речи и наблюдать, что с ним происходит в бесконечных контекстах того и другого. Такую модель называют
синтагматической моделью, поскольку здесь имеется в виду бесконечное разнообразие данного языкового элемента в тех или других связных контекстах. Окрестность есть парадигматическая модель и содержит в себе тенденцию от вида к роду, поскольку, напр., данная морфемная вариация падежа рассматривается как падеж вообще, который тут, являясь «
образцом» (парадигмой), «
склоняется». Семейство же есть синтагматическая модель и содержит в себе тенденцию от рода к виду, поскольку, напр., данная морфема рассматривается в бесконечно разнообразном контексте, который по-разному «
связан», т.е. является всегда разной синтагмой и всегда по-разному варьирует нашу исходную общую морфему. Таким образом, чтобы не выходить за рамки одного и того же примера и не впадать в излишнее усложнение, можно сказать, что одна и та же парадигма склонения может пониматься и как парадигматическая модель окрестности, если обращать внимание на самые падежи, как на нечто самостоятельное, т.е. пониматься системно, и как синтагматическая модель семейства, если обращать внимание на само склоняемое слово, т.е. пониматься в связи с разным его семантическим окружением в потоке речи, т.е. динамически. Окрестность – есть модель межкатегориальная. Семейство же есть модель элементов, относящихся к одной и той же категории, т.е. модель внутрикатегориальная.
Возьмем категорию вин.п. и будем искать для нее окрестность. Таковой окрестностью, очевидно, будут другие однородные категории, т.е. другие падежи, как угодно сближенные и как угодно друг от друга удаленные. Исчерпав все такие падежи и притом изучив их взаимно-структурное построение и их системную цельность, мы и получим окрестность для вин.п., как и вообще для всякого другого падежа. Окрестность есть, таким образом, системная цельность разных видовых категорий на фоне общей цельности категорий данного рода вообще. Для падежей это есть, попросту говоря, парадигма склонения. Возьмем теперь тот же вин.п., но не будем разыскивать другие категории падежа, т.е. все другие падежи, для получения их цельной системы. Останемся только с одной этой категорией вин.п. Но пусть в то же самое время мы начнем двигаться по всему бесконечному потоку человеческой речи и разыскивать не другие падежные категории, но те реальные слова или имена, которые подпадают под нашу категорию вин.п. Раньше, взяв вин.п. «собаку», мы для получения окрестности переходили к другим падежам этого слова и получали падежи: «собака», «собаки», «собаке», «собакою», «о собаке». Теперь же, имея вин.п. «собаку» и разыскивая все вообще вин.п., которые можно найти в бесконечном потоке человеческой речи, мы будем находить «кошку», «лисицу», «белку», «корову», «курицу» и т.д. и т.д. Бесконечное множество всех этих семантически-различных вин.п., разных по смыслу, но совершенно эквивалентных по своей принадлежности к одной и той же грамматической категории, мы теперь и будем называть семейством.
Итак, окрестность есть цельная система разных категорий, объединенных в одной обще-родовой категории; семейство же есть цельная система равных элементов (например, слов), подпадающих под одну и ту же общую грамматическую категорию. Конечно, привлечение категории падежа в данном случае является для нас только примером. Можно говорить и не только о грамматических категориях и не только о склоняемых словах. Можно говорить и о звуках, и о самостоятельных лексемах, и о синтаксических окрестностях, и семействах и вообще о любой языковой категории. Поэтому для соблюдения необходимой здесь общности, нужно говорить не о падеже, но о языковой категории вообще, и не о словах, но о конкретных элементах, входящих в языковую категорию и являющихся единичными или индивидуальными представителями этой последней.
14. Логическая, а не фактологическая природа структурализма
Наконец, необходимо ответить еще на один вопрос, который, несомненно, возникает у большинства лингвистов, работающих без использования таких понятий как окрестность, семейство, структура или модель. Часто спрашивают: какое же конкретное значение имеют все эти математические понятия для лингвистики, что они дают нового, какие новые факты открывают они для исследователя естественных языков или хотя бы, какой метод дают они для нахождения новых фактов, для их классификации, для их осмысления и обобщения, какие новые законы языкового развития получаем мы здесь в сравнении с теми, которые устанавливает традиционная лингвистика? Подобного рода сомнения вполне законны, вызываются чисто научными и вполне искренними стремлениями двигаться вперед на путях строгой науки, отнюдь не содержат в себе ничего обскурантного или даже просто отсталого и настоятельно требуют для себя простого и ясного разрешения. Однако структуралисты и здесь далеко не всегда последовательны, часто проявляют отсутствие научного мужества и бояться раскрыть подлинный секрет своей науки.
Нужно прямо и откровенно сказать: никаких новых фактов языка, никаких новых методов изучения языкового развития, никаких новых законов языка, будь то исторических, будь то систематических, структуральная лингвистика никогда не устанавливала, не имеет никаких средств установить, даже не должна их устанавливать, а должна все это предоставить методам т.н. традиционной лингвистики. Структуральная лингвистика имеет своей целью, как показывает само ее название, устанавливать только структуры языка. Однако структура какого бы то ни было предмета еще не есть самый предмет. Формулировать структуру возможного предмета еще не означает того, что этот предмет существует в действительности. С другой стороны, найдя тот или иной предмет в окружающей нас действительности, мы тем самым оказываемся еще очень далекими от точного представления его структуры. Та структуральная лингвистика, которая строит только чистые структуры как таковые, вовсе не есть лингвистика, т.к. она при установлении своих структур еще не пользуется естественными языками и, самое большее, находится еще пока на стадии математики. Ведь и сама математика, решив, напр., то или иное уравнение, или установив какой-нибудь тип и структуру пространства, исходит вовсе не из данных чувственного опыта и ни о какой реальной действительности пока не говорит.
