Старая и жалкая шутка!…Будет и того, что болезнь указана, а как ее лечить – это уж Бог знает!».
Сама фамилия Печорина отсылает читателя к Евгению Онегину, подчеркивает литературную связь между пушкинским и лермонтовским героями, придает им типические черты. Гидронимическая фамилия Печорин заведомо литературна: родовое имя русского дворянина не могло быть образована от названия крупной реки, в противном случае Онега, Лена и Печора должны были бы полностью входить в состав родового имения, что невозможно по факту. Онегин и Печорин близки и по возрасту, и по социальному положению, и, главное, по мироощущению. Богатые, знатные, привлекающие женщин, оба они ощущают себя лишними людьми-, ни одно призвание, ни одно поприще не может их увлечь. Но если Онегин в конце романа обнаруживает в себе способность перемениться и оставлен автором на распутье, то в «Герое нашего времени» финал – закрыт, поскольку Печорин герой обреченный. Он не может жить в «скучной» России, стремится на «яркий» Восток (видимо, в надежде приобрести новые впечатления). Но убежать от себя самого, от своего всесжигающего, всеразъедающего индивидуализма он не может. Масштабная, более чем одаренная личность Печорина словно распыляет себя в никуда, его сильная воля, его едкий ум не находят себе применения. Все уходит в песок, разрешается ни во что.
Для понимания фигуры главного героя полезно также помнить о романах Шатобриана «Рене, или Следствия страстей», Б. Констана «Адольф», А. де Мюссе «Исповедь сына века». У Н. М. Карамзина был неоконченный роман «Исповедь сына века».
Странствующий рассказчик, издатель Журнала Печорина, один из центров лермонтовского повествования. Он вроде бы играет в романе роль формальную – «посредника» между Максимом Максимычем и Печориным. На самом деле это роль невероятно важная, если не ключевая: рассказчик в состоянии понять и штабс-капитана, и Печорина; он не совпадает ни с автором, ни с плавным героем, хотя в некоторых отношениях близкий и тому, и другому.
С одной стороны, параллель между рассказчиком и Героем Нашего Времени всячески подчеркивается. В «Тамани» Печорин едет на перекладной тележке, с «оказией» (то есть с защитным отрядом); последние его слова в этой повести – «какое дело мне до радостей и бедствий человеческих, мне, странствующему офицеру, да еще с подорожной по казенной надобности». А рассказчик – тоже странствует; он «едет «на перекладных из Тифлиса». Печорин пишет свой Журнал, а рассказчик – свои путевые записки. «Вся поклажа моей тележки состояла из одного небольшого чемодана, который до половины был набит путевыми записками о Грузии. Большая часть из них, к счастию для вас, потеряна, а чемодан с остальными вещами, к счастью для меня, остался цел». Печорин сравнивает людей с лошадьми и ценит «породу» («порода в женщинах, как и в лошадях, великое дело») – и рассказчик точно теми же словами говорит о самом Григории Александровиче: «Несмотря на светлый цвет его волос, усы его и брови были черные – признак породы в человеке, так, как черная грива и черный хвост у белой лошади». Печорин охвачен неизлечимой скукой – и рассказчик постоянно говорит о ней. «Да, они были счастливы!» – заключает Максим Максимыч, на что «странствующий рассказчик» немедленно возражает: «Как это скучно!» Более того, вселенский холод и тотальная ирония не раз проявляются в речи рассказчика: «Недавно я узнал, что Печорин, возвращаясь из Персии, умер. Это известие меня очень обрадовало: оно давало мне право печатать эти записки».
И в то же время они с Печориным не совпадают. Да, рассказчик печален, раздумчивая интонация, чуть замедленный ритм отличают те лирические фрагменты его рассказа, где он говорит «от себя». Но в нем нет смертного отчаяния, он может просто радоваться жизни – как сказано в описании Гудгоры, «мне было как-то весело, что я так высоко над миром». Оба Предисловия, принадлежащие перу рассказчика, демонстрируют и понимание Героя, и дистанцию по отношению к нему. Хотя гораздо меньшую дистанцию, чем по отношению к ничего не понимающей публике. «Может быть, некоторые читатели захотят узнать мое мнение о характере Печорина? – Мой ответ – заглавие этой книги. "Да это злая ирония!" – скажут они. – Не знаю».
Фаталист ли рассказчик? Скорее да, чем нет. При этом странный фатализм Печорина противопоставлен ясному, беспримесному фатализму Максим Максимыча, а колеблющийся фатализм рассказчика – однозначному фатализму «ярославского мужика», который вместе с осетином везет Максим Максимыча и рассказчика. «Один из наших извозчиков был русский ярославский мужик, другой осетин: осетин вел коренную под уздцы со всеми возможными предосторожностями, отпрягши заранее уносных, – а наш беспечный русак даже не слез с облучка! Когда я ему заметил, что он мог бы побеспокоиться в пользу хотя моего чемодана, за которым я вовсе не желал лазить в эту бездну, он отвечал мне: "И, барин! Бог даст, не хуже их доедем: ведь нам не впервые", – и он был прав: мы точно могли бы не доехать, однако ж все-таки доехали, и если б все люди побольше рассуждали, то убедились бы, что жизнь не стоит того, чтоб об ней так много заботиться…»
На секунду Лермонтов отодвигает «странствующего рассказчика» и то ли подменяет его собой, то ли поднимает его до себя – когда перелагает песню Казбича стихами и дает примечание: «Я прошу прощения у читателей в том, что переложил в стихи песню Казбича, переданную мне, разумеется, прозой, но привычка – вторая натура». А затем опять подталкивает навстречу Печорину, противоставляя и сближая их одновременно.
С одной стороны, рассказчик иронически замечает: «разочарование, как все моды, начав с высших слоев общества, спустилось к низшим, которые его донашивают, и что нынче те, которые больше всех и в самом деле скучают, стараются скрыть это несчастье, как порок». С другой, его тональность выдает сочувствие к Печорину. В предисловии к «Журналу» он сознательно дистанцируется от своего героя, а при этом заглавие романа – «Герой нашего времени» – принадлежит именно ему.
Но такова позиция и автора романа. Он тоже отказывается быть судьей своему герою – или становиться печоринским адвокатом. Его позиция – это позиция наблюдателя: далеко не во всем разделяющего взгляды Печорина, но сочувствующего ему. Романтический герой отрицает себя сам – автор же не хочет ничего утверждть или отрицать. «Герой нашего времени» – это первый русский психологический роман. Лермонтов предугадал дальнейшие пути отечественной прозы второй половины XIX века, ее погружение во внутренний мир героя, ее заведомый отказ от прямых оценок, то есть ее психологизм. Но для него, как для писателя, как для носителя позднеромантического, разорванного сознания, было куда важнее другое. Он подверг анализу печоринский самоанализ, дистанцировался от его убийственного индивидуализма (не упрощая ничего, в отличие
