А у тебя есть необыкновенно хороший сорт помидор. Я объездил весь район и не видел таких помидор, как у тебя. Вот с ними и поедешь на выставку».
Мама выращивала сорт «Микадо». Помидора была крупная, малинового цвета. Ее разрежешь – сок не течет. Очень мягкая, кожица тоненькая и всего несколько семечек. Во рту тает – такая сладкая, вкусная, ароматная. Мама где-то раздобыла десять кустов и посадила. Не для себя, а в колхозе. Помнится, однажды одна помидорина выросла весом 1 кг 150 гр! Одна-единственная была такая очень большая. Но на выставку мама повезла другие помидоры, которые выросли к тому времени: один весила семьсот граммов, другой – шестьсот. Собралась ехать – а в чем? Надо же ехать представительно, не в ситцевом же платье!
И мама бросилась к костюму, а юбки нет. Перерыла все: «Господи, куда делась моя юбка?» Ей даже в голову не пришло, что я причастна к этой пропаже. Сознаться – духа не хватило. Но я подсказала, как выйти из ситуации: «Мамочка! Раз мы не можем найти, я тоже не знаю, куда она могла деться, тогда ты у тети Марьяны попроси». У этой Марьяны тоже был костюм. Я помню хорошо, что она в нем выступала на собрании. А она с мамой почти и ростом одинаковые, и фигурой. «Попроси напрокат, она тебе даст, мама! Может, жакет где-то валяется, и пока ты будешь ездить, я буду искать, может, найдем его». – «Ты молодчина, что подсказала!» Еще похвалила меня. Пошла к Марьяне, и та дала ей юбку, правда, она чуточку отличалась по цвету: была темнее. И мама уехала в Москву.
На выставке мама получила второе место. Первое получил грузин, потому что у него самый большой помидор весил 900 граммов. Маме дали награду «За доблестный труд». И благодаря награде позже была назначена повышенная пенсия: у всех была 12 рублей, а у нее – 15.
Когда мама возвратилась, я, наконец, решила признаться: «Мамочка, я ничего не искала и искать не буду. Твоей юбки нет». И все ей рассказала. Она говорит: «Доченька, как ты могла?» Я говорю: «Я же не знала, я верила. И я так переживала, что Иринка со мной поссорилась». Она говорит: «Ну, хорошо, доченька, я тебя прощаю, потому что ты мне сказала правду и сумела меня все-таки отправить, нашла выход с юбкой тети Марьяны. Подсказка была хорошая, ты у меня умница. Ругать не буду, понимаю, что ты очень переживала и не думала, что цыганка тебя обманет».
Когда началась Великая Отечественная война, мне было 14 лет. 22 июня началась война, а 5 августа Одесса была уже оккупирована.
Немцы наступали быстро и мощно. Мы эвакуировались. Приказ пришел: «Всем подготовиться». А транспорта для переезда для всех не хватало.
* * *
В то время были машины, которые назывались «трехтоночки» – с кабиной и открытым кузовом. Позже их чуть «усовершенствовали»: кузов стал закрываться брезентом. И вот в этот кузов грузили людей, они там рассаживались на скамейки. Сверху затягивали брезент, и люди ехали в полной темноте.
Но таких машин хватило только для семей начальников, председателей колхозов и совхозов. А для нас, простых смертных, выделили телеги с лошадьми. Вот на телегах мы и эвакуировались.
Беженцев было очень много – сотни людей со всех близлежащих областей. На каждую телегу грузили по несколько семей. Если было много детей, то усаживали три семьи. Если детей было двое-трое, то по пять семей грузили.
С собой у каждого было немного вещей. Нас просили «собрать самое необходимое в узелок». Тогда не было никаких чемоданчиков, никаких пакетов и сумок. Были просто большие платки или простыни. В них укладывали самое необходимое: теплую кофточку, теплый платок, носки, нижнее белье, обувь. Простынь завязывали в узел и забрасывали в телегу.
Нам нужно было ехать в сторону Киева. Но путь почему-то пролегал через Западную Украину, на Винницу. С Винницы мы сворачивали в сторону Днепра, к широкому разливу, через который был построен мост. Впереди нас шла армия. Первыми шли пехотинцы, потом – военные с пушками на колесах, а после всех – танки. Предполагалось, что из Киева нас переправят в Москву. Но мы туда не доехали.
* * *
Как сейчас помню, едем по грунтовой дороге в сторону разлива, и нас бомбят. И весь путь нас бомбили. Каждый день.
Это было очень страшно. Начинали в час дня – и до глубокой ночи. Бомбы фугасные – они рвутся и осколки горят. И если осколок попадет в тебя – на голову или на плечо, то можно сгореть, как свеча. Так со многими и случалось. Такой осколок упал на мою сестренку Машеньку, она сгорела и умерла. Ей было всего семь лет.
Но мы не совсем были брошены. С нами был военный. Я думаю, из числа партизан. Он был на лошади, с рупором. Он и командовал нами.
Мы уже слышим, что бомбы откуда-то летят, потому что гул раздается. И он подскакивает к нам на своей лошади и кричит в рупор: «Граждане, дорогие! Мамы, папы, дети! Сейчас будет «тревога», самолеты к нам движутся. Вы все прыгайте в левую и правую сторону, бегите в пшеницу и обязательно ложитесь лицом вниз». Мы бросали телеги на дороге – и врассыпную. Начиналась бомбежка. Бомбило так, что осколки летели в разные стороны. Люди бежали, кричали от ужаса, и кто-то не успел еще упасть лицом вниз, а его уже осколок «прихватил», ранило. Упал, кровью истекает…
Бывало и так, что некоторые раненые оставались прямо в поле. Не оставляли только тех, у кого среди беженцев были родственники. Многих раненых подбирала санитарная машина. Она все время находилась рядом, дежурила, контролировала.
* * *
И так мы шли к Днепру, но до реки было еще далеко, километра полтора. А впереди нас шли военные. И они то отступали, то продвигались вперед – пехотинцы, пушки и танки. Немцы старались бомбами разрушить мост. Со всех сторон летели снаряды. Но на берегах Днепра и прямо на мосту стояли наши зенитки, которые сбивали самолеты. И благодаря тому, что они все время очень четко стреляли, немецких самолетов много-много попадало. Загорались и падали в Днепр. Таким образом как-то наши военные сохранили мост и успели переправиться на ту сторону.
Все. Военных больше нет. Остались только мы, беженцы. Военный с рупором дал нам команду: «Занять мост и на ту сторону переправиться». Но только мост забили телеги с эвакуированными, как тотчас прилетели
