четырехлетний сын. «Я горько сожалел и продолжаю сожалеть о том, что не привил ему оспу посредством инокуляции, – писал Франклин в своей автобиографии. – Я пишу об этом для родителей, которые отказываются от этой процедуры, понимая, что никогда не смогут простить себе, если их чадо погибнет от инокуляции. Но мой пример показывает, что точно такое же горе и сожаление могут иметь место и в случае отказа, поэтому выбирать следует то, что безопаснее».
Справедливости ради надо заметить, что Мазер и Бойлстон руководствовались только верой в вариоляцию и ничем больше. Данных, подтверждающих эффективность этого метода, у них не было. Нельзя же, в самом деле, считать подтверждением рассказ раба и парочку сообщений из Европы. Но оба они были до мозга костей практичными людьми (как и положено истинным американцам) и потому собирали доказательства в процессе работы. Они были просто обязаны фиксировать все результаты, чтобы постфактум доказать свою правоту.
Обществу не столько была важна их правота, сколько было нужно понимание того, стоит ли делать вариоляцию (инокуляцию) или не стоит. Проще говоря, обществу было нужно оценить шансы, а такую возможность статистика предоставляет. Имея точные сведения о том, что было, мы можем судить о том, что будет.
Цифры в студию!
Во время эпидемии оспы 1721 года население Бостона составляло 10 700 человек (по тогдашним меркам это было очень много).
Прививка была сделана 286 горожанам, из которых 6 человек умерли.
5759 бостонцев, не сделавших прививку, заболели оспой. 4915 из них остались в живых, а 844 умерли.
4655 (10 700 – 5759 – 6) бостонца оспой не заболели.
Смертность среди сделавших прививку составила 2 %, а среди несделавших и заболевших – 15 %. Семикратная разница говорит в пользу прививок. Если же рассчитать процент смертности от числа всех непривитых жителей Бостона, то он будет равным 8 % (все данные округлены). С какой стороны ни взгляни, а вариоляцию делать выгодно, хотя и рискованно. Но, несмотря на риск, вариоляция дает больше шансов на выживание.
В 1725 году Бойлстон отправился в Лондон, где опубликовал результаты борьбы с эпидемией оспы в Бостоне. Мазер и Бойлстон были избраны в члены Королевского научного общества, что свидетельствовало о признании их заслуг британским научным сообществом. Не спешите считать британских ученых умнее американцев, а вспомните, что в 1722 году были привиты внуки британского короля. Политические нюансы нужно учитывать всегда.
Как говорится, «не было счастья, да несчастье помогло». Возможно, если бы бостонские врачи поддержали бы Мазера и большинство жителей Бостона захотели бы сделать прививку от оспы, мы не получили бы столь замечательных статистических данных и не считали бы 1721-й годом рождения медицинской статистики.
Что такое доказательная медицина без статистики? Птица без крыльев. Все оценки выносятся на основании статистических данных. Цифры представляют собой «золотой» аргумент. При условии что они верные. «Все, что возможно сосчитать, – считайте!» – советовал известный британский ученый Фрэнсис Гальтон [39].
Мазер и Бойлстон не просто подтвердили эффективность вариоляции. Они доказали, что в широком популяционном смысле вариоляцию делать выгодно. А если бы не было шести человек, умерших после прививки, то слова «в широком популяционном смысле» можно было бы убрать.
Борьба с натуральной оспой закончилась в декабре 1979 года, когда Всемирная организация здравоохранения официально объявила, что эта страшная болезнь окончательно побеждена. Победа над оспой стала первой и пока еще единственной победой над инфекционными заболеваниями человека.
ПОСТСКРИПТУМ. В начале XIX века выяснилось, что Эдвард Дженнер был не первым, кто начал использовать для противооспенных прививок «коровий» материал. В 1791 году, то есть за пять лет до Дженнера, подобные прививки сделал учитель Петер Плетт, немец по национальности, проживавший в земле Шлезвиг-Гольштейн, которая в то время принадлежала Дании. Плетт привил материалом, взятым от коровы, троих детей и сообщил об этом декану медицинского факультета Кильского университета, но это сообщение осталось без внимания. Вспомнили о нем лишь после того, как до Кильского университета дошел метод Дженнера.
Эксперимент Плетта нисколько не умаляет заслуг Дженнера, поскольку между однократной пробой и внедрением созданного метода в практику существует огромная разница. Как говорится, «не тот родитель, кто породил, а тот, кто воспитал». Применительно к науке это выражение можно переиначить следующим образом – лавры достаются тому, кто первым создал метод, а не тому, кто первым поставил опыт.
Глава шестая
Куда заводят мечты
Христиан Фридрих Самуэль Ганеман знал несколько языков и вначале зарабатывал переводами, но потом решил изучать медицину и поступил в Лейпцигский университет. Проучившись два года, он перешел в Венский университет, потому что в Лейпциге не мог получить той подготовки, которую хотел. Но разочаровала и Вена, точнее, даже не Венский университет, а вообще вся современная медицина (дело было во второй половине XVIII века). Да и с практикой после окончания университета не сложилось, потому что Ганеман избегал многих привычных способов лечения и в особенности кровопускания, которое считал не полезным, а вредным.
В 1792 году в сорокачетырехлетнем возрасте скоропостижно скончался император Священной Римской империи Леопольд Второй, у которого внезапно поднялась температура и возникли боли в животе. По дошедшим до нас сведениям точного диагноза не поставить, можно предположить многое, начиная с острого аппендицита и заканчивая прободением язвы, но дело не в этом. Дело в том, что это неизвестное заболевание придворные врачи решили лечить кровопусканиями, причем весьма частыми. В последние сутки жизни несчастному императору четырежды «отворяли кровь», и он этого пережить не смог. Ганеман подверг действия придворных врачей резкой критике – не стоило назначать пациенту вредную процедуру, да еще и четырехкратно. В ответ придворные врачи обвинили Ганемана в незнании основ медицины и назвали его убийцей, который подвергает опасности жизни своих пациентов – ну как можно обходиться без кровопускания? К слову будь сказано, что Ганеман на тот момент врачебной практикой не занимался – он оставил ее двумя годами ранее. «Чувство долга не позволяло мне лечить неизвестные болезненные состояния страдающих ближних моих непонятными лечебными средствами, – писал Ганеман в своей автобиографии. – Сознание того, что таким образом я могу сделаться убийцей или нанести вред своему пациенту, пугала меня невероятно. Эта мысль была настолько ужасной и
