лично против тебя. То же самое в Камбодже. Если ты веришь в карму, ты будешь совершенно иначе воспринимать пытки и изнасилование. Множество факторов определяют то, насколько стойким является человек и что нужно, чтобы вывести его из строя. Например, дети, которые потеряли родителей и всю свою прежнюю жизнь из-за цунами, оставшись сиротами, тоже переживали это по-разному. И я ни в коем случае не хочу преуменьшать психологические последствия этих событий. Но их мировоззрение тоже имеет значение, потому что мировоззрение – это один из факторов, которые определяют, что дальше будет с этими детьми.
– Я хочу снова поговорить о людях, которые пережили личную травму – травму, которая была направлена именно против них. Я думаю о непоправимом вреде, который наносит такая травма нашему восприятию мира. Мне кажется, психиатрия часто игнорирует этот вред. Как будто, если мы не можем поставить галочку и сказать, что это ПТСР, – то и говорить тут не о чем. Тут нет реальной травмы. Такой подход оказывает людям в беде медвежью услугу. Травма может порождать целый букет синдромов, которые вовсе не сводятся к ПТСР. Как ты и сказал, в руководствах нет строчки с диагнозом «потеря веры в Бога».
– Диагноз ПТСР часто помогает организовать для людей необходимую помощь. Особенно если мы говорим о масштабных, международных травмах. Можно предсказать изменения мозга после травмы, и описано, к каким мыслям и формам поведения это может приводить. Но диагнозом ПТСР дело точно не ограничивается. Он даже не слишком подходит на роль лакмусовой бумажки. Есть примеры, когда человеку отказывают в предоставлении убежища, потому что он не подходит под критерии ПТСР. Здесь принимаются неверные предпосылки. Например, о том, что если у человека нет ПТСР, то его травма незначительна. Это совершенно неправильный и устаревший способ смотреть на травму.
– Наличие ПТСР означает, что человек действительно страдает от последствий травмы. Но в обратную сторону это не работает. Можно страдать от серьезной травмы и при этом не иметь ПТСР. ПТСР – полезный и нужный инструмент диагностики, но он позволяет увидеть только некоторые типы травмы. Поэтому думать, что реальная травма всегда приводит к ПТСР, – глубокое заблуждение. Это видно в индивидуальной работе с пациентами, травма которых вызвана не боевыми действиями, а чем-то другим. Но их жизнь все равно резко изменилась. При этом они не подпадают под критерии ПТСР, так что на них не обращают внимания. Или хуже – им говорят, что они притворяются.
– Мол: «Если у тебя нет ПТСР, значит, все нормально». Или еще: «Все не так плохо, твой опыт не такой уж травматичный».
– Именно.
– Это просто ужасно.
– Травмированных людей постоянно обесценивают. У человека явные и устойчивые проблемы, которые, очевидно, были вызваны травмой. И при этом его игнорируют, потому что у него нет ПТСР.
– Мы учитываем это в наших отчетах для международных судов. ПТСР никуда не делось. Но мы сообщаем и о других проявлениях травмы, о нарушениях жизнедеятельности, которые можно измерить. Все это важно в запутанных делах, в спорах международных прокуроров, адвокатов и судей. Как правило, судьи очень умны, открыты и любят, когда им представляют факты.
– Одной из целей этой книги является попытка показать, что ПТСР и травма не совпадают. Мне придает уверенности, что ты занимаешься тем же самым на международном уровне. Очевидно, что человека травмируют изнасилование или боевые действия. Но в этих ситуациях возможно разное развитие событий, не только ПТСР. Более того, травму вызывают не только изнасилования и войны. Именно это я и хочу описать – распространенность и серьезность травм, которые до сих пор окружены непониманием.
– Это уже давно должно было стать здравым смыслом. Еще Шекспир об этом писал. А сколько сегодня у нас исследований травмы… Даже в недавнем ремейке «Красавицы и Чудовища» от студии «Дисней» показано, что Чудовище стал тем, кем он стал, из-за детской травмы. Мы недавно участвовали в одном деле при участии центра защиты конституционных прав, где обсуждалось, является ли содержание в одиночной камере нарушением восьмой поправки к Конституции США. Эта поправка запрещает жестокие и необычные наказания. В деле «длительное заключение в одиночной камере» определялось как заключение от десяти лет. Не десяти дней – десяти лет. С нами советовались по поводу того, сможем ли мы как психиатры обнаружить психологические изменения у человека, который был заперт в крошечной камере на протяжении десяти лет. Нас попросили взять интервью у парня, который двадцать пять лет просидел в одиночной камере за преступление, которое совершил подростком. Серьезно? Вам действительно нужен профессор психиатрии, чтобы понять, что с таким человеком произойдут какие-то изменения? Это банальный вопрос здравого смысла. Уже давно доказано, что травма – это серьезно. Нужно просто быть внимательнее и следить за развитием все более широкой научной базы.
Глава 8
Социальные недуги, социальная травма
В начале 1990-х годов упал железный занавес и появилась реальная возможность путешествовать по Восточной Европе. Я пешком пересек границу Венгрии, а после посетил бывшую Чехословакию. В обеих странах люди были рады встретить американца, а я был рад познакомиться с ними. Я был полон надежд и верил в то, что моя страна придерживается самых высоких принципов – честности, открытости, прав человека, равных возможностей для всех и равного права на поиск счастливой и благополучной жизни.
Это было тридцать лет назад. Что с нами стало? Где мы повернули не туда?
Я не хочу спорить о том, кто именно заставил нас свернуть с пути. Сейчас не время. Сейчас главное – увидеть, что травма разделяет нас и заставляет восстать друг против друга, а нам так необходимо держаться вместе и сообща искать верный путь.
Во время холодной войны я ощущал себя гражданином страны, представляющей силы добра. Мы не были идеальны, но стремились к свободе и цивилизованности, могли спорить о методах, но не были коварны и язвительны, как сейчас. Мы помнили, что нас многое объединяет. Все жители страны ожидали, что политики будут вести себя прилично. И они оправдывали ожидания. В конце концов, мы все были американцами и берегли силы для общего врага.
Моя средняя школа была достаточно строгой. Но дети есть дети, так что однажды в столовой мы устроили настоящую битву едой. Столовая превратилась в помойку. Школа наказала нас и заставила убрать за собой, а потом долго маршировать туда-сюда по коридорам. Я понимал, как глупо мы поступили. Ведь мы были просто кучей мальчишек из одного города. И за обедом
