являются в полном смысле «иными членами клана». Почти во всех первобытных обществах к ним относятся так же, как к соседям, с которыми ни за что не хочется испортить отношения [67]. Включение предков в собственный клан (племя, род) делало их психологически значительно ближе и понятнее, следовательно, уменьшало страх перед ними. Конечно, не только страх детерминировал отношение к покойникам но он был в числе главных факторов, определявших связь с ними древнего человека.
Исследователи обращают внимание на особое отношение к покойникам которые умерли неестественной смертью: были убиты, заблудились и поэтому погибли и т. д. Если такой покойник оказывался похороненным на общем кладбище, то он мог, по народным представлениям, стать причиной больших общих несчастий [68].
Думается, что погибший неестественной смертью считался особенно опасным потому, что не сам приходил к естественной своей кончине, а, наоборот, смерть сама находила его. Значит, он обладал какими-то качествами, которые притягивали к нему смерть.
В. Янкелевич писал, что «даже мудрец, обладающий самой спокойной и безмятежной душой, познает всю безумную невыносимость летальною исхода — ведь это совершенно другой порядок, в первую очередь, он определяется не как «порядок», а как совершенно другой. В этом отношении страх перед загробным царством, расположенным по ту сторону, сливается с ужасом перед границей, отмечающей его начало, и последний предсмертный вздох не проходит незамеченным. Такая же взаимосвязь правомерна и для философии мгновения: если не существует «После», или (что одно и то же) если «После» — это небытие и ничто, то смерть, очевидно, является не чем иным, как невосстановимым уничтожением, то есть творчеством наоборот и магическим исчезновением, и мы даже мысленно не осмелимся представить себе это невообразимое изъятие любого существа из бытия. И, наоборот, ужасающая тревога момента уничтожения сливается со страхом меонтической вечности, которую этот момент начинает, запечатлевая ее всю целиком; этот момент не был бы таким ужасающим, если бы сводился к простому внезапному событию временного интервала: но мы охвачены ужасом от мгновения смерти, потому что за ним простирается вечность небытия, о которой мы не имеем ни малейшего представления. То же самое наблюдается в отношении эмпирических чувств: бояться боли разлуки — значит опасаться отсутствия, заключенного уже в самом моменте расставания; бояться отсутствия — значит страшиться мучительного «последнего раза», которым оно начинается и еще долго его наполняет. Иначе говоря, то, что в смерти вызывает страх, не только ад, то есть предмет нашего мотивированного опасения и не только мгновение смерти, то есть почти не существующий предмет нашего ужаса: здесь и предмет ужасающего страха и страшного ужаса, каковым является небытие как результат уничтожения или, если хотите, отрицания, ведущего к вечному Ничто. Вечные муки при отсутствии уничтожения предполагают определенную форму сверхжизни, пусть преисполненной мучений, но все-таки жизни; уничтожение без вечности ничто было бы еще более ничтожным, чем короткое замыкание. Но неокончательное уничтожение, представляющее кратковременное затмение, вовсе не уничтожение. Итак, почти ничто немедленно влечет за собой Ничто. Человек ощущает страх и ужас вечного небытия. заключающегося в минимум-бытии момента аннигиляции, или смерти» [69].
2. Страх смерти у убийц
Некоторые некрофильские люди хотят узнать, что же такое смерть, которой все боятся, они идут ей навстречу, одновременно страшась ее и подчиняясь своему влечению. Другие некрофильские лица не задумываются об том, не думают о ней, они, живые люди, уже живут в смерти. Поэтому, отправив туда кого-то, вовсе не полагают, что сделали что-то особенное или неверное. Вот почему есть основания различать эти два подтипа некрофильского типа преступников.
Отношение некрофильских личностей к смерти играет исключительную роль в их преступном поведении, и в этом отношении надо особо выделить страх перед ней. Этот страх, как показывают конкретные исследования, начинает формироваться в детстве в результате эмоционального отвергания ребенка родителями, в первую очередь матерью, то есть в период, когда он особенно нуждается в защите. Ее отсутствие рождает постоянно растущую тревожность и страхи, которые носят спонтанный, смутный, размытый характер боязни всего и в особо неблагоприятных случаях достигают страха смерти. Вместе с тем следует особо подчеркнуть, что названный страх не выступает в качестве единственной причины некрофильского убийства — некрофильского, а не какого-нибудь другого. В качестве такой причины выступает сама природа некрофильского преступника, в которой страх смерти занимает заметное место. Ведущей чертой его природы является особая близость к смерти и постоянное влечение к ней. Видится верным высказать такое внешне противоречивое суждение: необычайная близость смерти и особое отношение к ней включает в себя и страх смерти, который переплетается и постоянно взаимодействует с влечением к ней. Влечение и страх составляют единое целое, которое должно стать предметом специального научного анализа.
Один из парадоксов влечения к смерти состоит в том что конкретный человек может не только стремиться к ней, но одновременно и бояться ее. Можно сказать, что у таких людей складывается по отношению к ней двойственное, амбивалентное отношение типа «тяготения отвергания». Думается, это свойственно многим некрофилам, в том числе державным. Они страшились смерти поэтому везде видели врагов, были мнительны, подозрительны злопамятны и очень жестоки, в то же время как истые некрофилы стремились к ней, превращая все живое в мертвое. Не лишено оснований предположение, что, уничтожая других, человек тем самым подавляет в себе страх смерти, поскольку делает ее понятной и близкой, а себя начинает ощущать могучим вершителем чужих жизней. Это неизбежно снижает свойственную подобным людям неуверенность в себе и высокую тревожность, отодвигая смерть, точнее — предощущение ее, подальше от себя, куда-то в неведомую даль.
Для некрофильских убийц отношение к смерти может выступать результатом глобального личностного изменения в самости, в ощущении, кем они являются. Это не радостное прозрение, когда смерть превращается для нас из пугающего врага, неудачи, роковой ошибки в мироздании в еще одно преображение, которому мы подвергаемся, в приключение приключений, в раскрытие, заключительный момент роста, в свершение. Скорее всего, такие преступники рождаются некрофилами, а становятся убийцами в результате неблагоприятной социализации и воспитания. В иных случаях антисоциальная некрофилия выступает результатом неблагополучно прожитой жизни и все тех же изъянов социализации.
Один из некрофильских убийц, которого обследовал автор настоящей работы, в беседе сказал, что рождение и есть смерть. От подобных лиц автор не один раз слышал, что рождение опасно уже потому,
