отмечают многие историки. Гай Светоний Транквилл об одном из самых свирепых диктаторов в истории человечества, Калигуле, писал:
«…В нем уживались самые противоположные пороки — непомерная самоуверенность и в то же время опаянный страх. В самом деле: он, столь презиравший самих богов, при малейшем громе и молнии закрывал глаза и закутывал голову, а если гроза была посильней — вскакивал с постели и забивался под кровать. В Сицилии во время своей поездки он жестоко издевался над всеми местными святынями, но из Мессаны вдруг бежал среди ночи, устрашенный дымом и грохотом кратера Этны. Перед варварами он был щедр на угрозы, но когда однажды за Рейном ехал в повозке через узкое ущелье, окруженный густыми рядами солдат, и кто-то промолвил, что появись откуда-нибудь неприятель и будет знатная резня, он тотчас вскочил на коня и стремглав вернулся к мостам…»
В характере римского императора Клавдия, о котором Светоний говорил, что «природная его свирепость и кровожадность обнаруживалась как в большом, так и в малом», древнеримский историк выделял недоверчивость и трусость. Так, на пир он выходил только под большой охраной; навещая больных, всякий раз приказывал заранее обыскать спальню, а ложный слух о каком-то заговоре привел его в такой ужас, что он пытался отречься от власти. Все приходившие к Клавдию подвергались строжайшему обыску.
В. О. Ключевский отмечал, что у Грозного с годами развилась способность «преувеличивать опасность, образовалось то, что мы называем страхом с великими глазами. Вечно тревожный и подозрительный, Иван рано привык думать, что окружен только врагами, и воспитал в себе печальную наклонность высматривать, как плетется вокруг него бесконечная сеть козней, которою, чудилось ему, стараются опутать его со всех сторон. Это заставляло его постоянно держаться настороже; мысль, что вот-вот из-за угла на него бросится недруг, стала привычным, ежеминутным ожиданием» [79]. Иными словами, он был тревожным, мнительным и трусливым человеком, идеально вписываясь в тип некрофильского владыки.
В наш век стремительной и всеохватывающей информации власть вождя или фюрера в недемократическом обществе определяется доверием и любовью к нему масс, толпы, но не в смысле скопища людей в одном месте, а как подавляющего влияния тысяч и даже миллионов серых, некритичных, интеллектуально и эстетически скудоумных людей.
Неудивительно, что для них в воздухе может носиться ощущение катастрофы — словно с гор свалилась лавина, которую ничто не способно остановить. Человек коллектива грозит удушить человека — личность, чьему чувству ответственности в конечном итоге обязано своим существованием все ценное в истории человечества. Масса как таковая всегда безымянна и безответственна. Так называемые вожди являются неизбежными симптомами массовых движений.
Поскольку же вожди готовы взять на себя часть забот и тревог, а, главное, могут защитить толпу от опасности, она дает им право уничтожать любого, кто посмеет нарушить покой толпы и защитить их ценности.
Естественно, что в демократическом обществе такое абсолютно немыслимо. Обожествленный же образ правящего идола начинает удивительным образом напоминать одну из главных архетипических фигур — Отца, который мог олицетворять грозные силы природы, быть шаманом, магом, богом или правителем, но всегда неумолимым хозяином первобытной орды. Он во всех случаях прав и внушал страх — парализующий, пронизывающий, уничтожающий, не дающий ни малейшей надежды на пощаду. Все остальные — маленькие, ничтожные, вечно подчиненные дети. Отец их породил и волен полностью распоряжаться их жизнями и судьбами. Страх перед ним навсегда въелся в человеческую душу, успешно прокладывая дорогу очередному тирану.
Бессознательная тоска по Отцу в принципе присуща всем людям и составляет психологическую основу веры в бога, помогая в то же время самым различным проявлениям деспотизма. Это извечная тоска по могущественному и справедливому Отцу, который, несомненно, защитит и решит все проблемы. Вера в него пробуждается уже в детстве с первыми жизненными трудностями и с первыми страхами. Развенчание или заметное ослабление Отца наносит огромный ущерб человеку, и именно по этой причине люди часто свергают царей, которые были не в состоянии олицетворять грозную нечеловеческую силу и тем самым обеспечить былое величие. Кстати, такая же участь постигала и богов, если они оказывались неспособными выполнить возложенные на них функции. Сами тираны достаточно умело и продуманно эксплуатировали стремление к Отцу, хотя и не оценивали это в современных психологических категориях, укрепляя тем самым свою власть.
Отец — фигура универсальная и нейтральная, это архетип рациональности, порядка, организации, это то, что вносит в жизнь четкость, взвешенность и ясность, оттесняя бурную стихию эмоциональности, непродуманности, чрезмерной увлеченности. Поэтому его нередко изображают мудрым и спокойным старцем наподобие микеланджеловского Моисея, пастыря и учителя людей, уверенно выводящего их из египетского плена хаоса и заблуждений в обетованную землю упорядоченности.
Крайне негативный вариант Отца — фашистский правитель, недвусмысленной и железной рукой проводящий только свою логику и свое видение жизни. Оснащение его цветистым «прилагательным» наподобие «вождь мировом революции», «великим учитель», «отец народов», «лучший друг», «великим кормчий» и т. д. отражает именно такую его роль. Причем тоталитарный правитель в некоторых областях жизни действительно устанавливает порядок и четкость, но это кладбищенский порядок, а четкость повторяет контуры могил. Это порядок, не терпящий никакого другого порядка, это организация, уничтожающая всякую другую организацию, если она не подчиняется ей. Это некрофильский порядок, который живет только насилием и жестокостью.
Такой порядок признает вполне естественным право некрофильского владыки убивать кого угодно и сколько угодно. Сам строй, политический режим предполагают возможность безграничного беззакония и произвола. Унавоженная же толпа воспринимает это как естественное наведение порядка, а потому только приветствует подобные действия. Впрочем, в большинстве своем она не имеет представления о законности, наивно, а скорее всего, по безграмотности своей, принимая свирепость и жестокость за право и справедливость.
Но не нужно думать, что каждый человек, зная, что и он в любое время может стать жертвой господствующего тирана, тяжко переживает свое угнетение. Напротив, во многих случаях повиновение сильной власти дает ему возможность избежать одиночества и ограниченности, обрести ощущение защищенности, приобщенности к тому, что обладает могуществом, самому приобрести власть и материальные выгоды.
Как и религия, тоталитаризм, во главе которого стоит некрофильская личность, активно и целенаправленно насаждает фанатизм, и охваченные им люди исповедуют, по существу, культ тотема, который представляется им вполне рациональной системой. Фанатизм так же необходим беззаконному строю, как и сами орудия насилия. Но очень важно отметить, что тоталитаризм осуществляет возврат к более древним, а не современным верованиям. Можно ли поэтому
