Горячие мольбы Брукнера о том, чтобы ему было дано завершить 9-ю симфонию, не были услышаны «любимым Господом», которому он поклонялся всю жизнь.
7 октября мастер написал брату Игнацу последнее письмо, наглядно демонстрирующее деградацию разума умирающего:
«Игнацу Брукнеру, Св. Флориан. Дражайший брат Игнац! Прошу тебя больше не писать мне. Игнац не будет писать мне, а я не смогу ответить (может быть, устно). Твой брат Антон. Вена, 1896 г., октябрь.
Будь здоров, здоров, здоров.
7 окт. 1896 Бельвеверд. А.Б.
Оч. добр. г. Иг. Брук,
в славн. монастыре Св. Флор, близ Линца
Твой брат
Твой Брукнер.
Т. Т. А. Бр.
Игнац будь буд здоров! Будь всегда здор здоров. Всегда буд здовор!»
8 субботу, 10 октября, его навестил д-р Вайсмайр и оставил в относительно хорошем состоянии. Как обычно, он вознес богу свои вечерние молитвы, записал их в календарь и отошел ко сну. Посетителей поражал его ужасно изможденный вид. Гуго Вольф сообщает, что услышав о критическом состоянии мастера, он поспешил на его квартиру в Бельведер, где был встречен домоправительницей, которая сообщила ему, что с Брукнером лучше не общаться, поскольку его сознание омрачено. Вольфу, однако, удалось через приоткрытую дверь бросить взгляд в комнату больного. Брукнер лежал там «на простой железной кровати, обложенный подушками со страшно исхудавшим бледным лицом, устремив неподвижный взгляд в потолок; по его губам блуждала рассеянная улыбка и, как бы повинуясь ритму музыки, звучащей внутри него, он отбивал дрожащим указательным пальцем такт по одеялу; эту музыку слышал только он, и она уносила мастера, отрешившегося уже от всего земного, в Вечность».
В воскресенье, 11 октября, мастер почувствовал себя настолько хорошо, что даже снова взялся за работу над финалом 9-й симфонии. В полдень по поручению врачей — проф. Шреттера и д-ра Хеллера, проводивших выходной за городом, прибыл доктор Сорго. Он осмотрел больного, не нашел никаких ухудшений, однако посоветовал воздержаться от прогулки по причине ветреной погоды. Около 3-х часов пополудни Брукнер стал жаловаться на сильный озноб. Фрау Кати настояла на том, чтобы он лег. Ее дочь и присутствовавшая сиделка помогли мастеру добраться до постели. Ему принесли чай. Брукнер сделал несколько глотков из чашки, затем с помощью сиделки повернулся на левый бок, 2 раза глубоко вздохнул и скончался.
Верный друг композитора Антон Майснер, находившийся в это время в капелле Бельведера, тотчас поспешил в дом умершего. Был срочно вызван патер Херберт Вич, который прочитал заупокойную молитву. Д-р Хеллер констатировал смерть, которая, на его взгляд, случилась от инфаркта. Весть о смерти Брукнера очень быстро распространилась и вскоре стали появляться люди, желавшие выразить соболезнование. До прибытия Игнаца Брукнера их принимал Антон Майснер. До полудня вторника тело находилось на смертном одре. Художник Ператон сделал рисунок мастера, а скульпторы Хаберль и Циндлер изготовили посмертную маску.
Распоряжения, содержавшиеся в завещании, были тщательно исполнены. Профессор Рихард Пальтауфр, в соответствии с обещанием, набальзамировал тело. В точности были исполнены и распоряжения Брукнера относительно места последнего успокоения в монастыре Св. Флориана.
Траурная церемония, расходы по которой взял на себя город, состоялась 14 октября 1896 года. В 3 часа по полудни катафалк, запряженный шестерней, двинулся от квартиры в Бельведере к Карлскирхе. Выстроившись перед церковью, «Академический певческий ферейн» попрощался с мастером, исполнив 2-ю часть его хора «Шествие германцев». В Карлскирхе состоялось торжественное отпевание. «Певческий ферейн общества друзей музыки» и «Венский мужской певческий ферейн» исполнили «Либера» Иоганна Хербека и литанию Шуберта «В день Всех Святых», а Венский филармонический оркестр под управлением Ганса Рихтера исполнил Адажио из 7-й симфонии Брукнера. Траурную речь произнес д-р Альфред Фрелих. Не только друзья Брукнера, но и музыкальные величины, столь осложнявшие ему жизнь в Вене, почти в полном составе присутствовали на отпевании. Бернгард Паумгартнер, чьи родители были дружны с Брукнером, писал позже, что и Иоганнес Брамс тоже находился в это время в церкви. «Отмеченный болезнью, которая свела его в могилу в следующем году, страшно исхудавший, он казался глубоко опечаленным. Слезы бежали по его щекам и бороде».
После отпевания катафалк проследовал на Венский западный вокзал и оттуда гроб с телом композитора, в соответствии с его желанием, отправился туда, где начиналась его мирская слава, — в монастырь Св. Флориана.
Следует принять во внимание, прежде всего, структуру личности Брукнера и его психическое поведение в различных жизненных ситуациях, часто казавшееся странным окружающим. Уже почти 60 лет назад Э. Кинаст первым попытался составить психограмму композитора, так же как и Э. Рингель в 1977 году. Между тем, стали известны новейшие документы и исследования об Антоне Брукнере, которые доказали, что отдельные пункты этих психограмм не соответствуют действительности. Однако нет никаких сомнений в том, что Брукнер страдал болезнью, которую можно определить как невроз. Этот диагноз, основанный на биографических данных и не подвергающийся сомнению, не означает, однако, что обязательно должны совпадать оценки человека и художника. Мы знаем, что у многих людей искусства проявляются невротические черты, а современный психоанализ придерживается мнения, что невроз, по всей вероятности, часто повышает творческую потенцию художника. Некоторые художники прекрасно знают об этом, о чем свидетельствует так часто и охотно приводимый пример с Густавом Малером, который отказался от курса психотерапии, предложенного ему Зигмундом Фрейдом. «Господин профессор, сказал Малер, — давайте не будем делать этого, поскольку я хочу и дальше писать мои симфонии».
Чем меньше с помощью диагноза невроза можно дать оценку Антону Брукнеру как человеку и художнику, тем больше он позволяет нам объяснить многие особенности и странности этого музыкального гения. В основном, выявляются следующие симптомы:
Во-первых, это ярко выраженная неуверенность в себе и низкая самооценка. Можно предположить, что уже в первые годы жизни нормальному развитию чувства собственного достоинства Брукнера препятствовали нравы, царившие в родительском доме, будь то влияние деспотичной матери или авторитарное воспитание со стороны отца. Равным по значению фактором могли быть условия пребывания в монастыре Св. Флориана в качестве мальчика-певчего во время пубертатного периода.
Низкая самооценка связана с его верой в авторитеты, приведшей к тому, что он всю жизнь чувствовал себя униженным и подчиненным и никогда не отваживался подвергнуть авторитет критике. Следует принять во внимание, что такое униженное состояние и неспособность выразить наглядно возмущение этим положением могли привести к агрессии, и Брукнер наверняка очень страдал, вынужденный подавлять эту агрессию. Легенды о том, что он, будучи еще совсем молодым, приносил ночью на кладбище раков и заставлял их ползти с зажженными свечами, прикрепленными к спине (что рассматривается некоторыми психологами как выражение крайней агрессивности «с садистскими и магическими компонентами»), скорее всего является плодом чьего-то слишком живого воображения. По мнению австрийского этнолога Леопольда Кретценбахера, эта волнующая история — типичный анекдот, возникший в литературе первой половины XIX века и в реальности не имеющий к Брукнеру ни малейшего отношения. Но и утверждение Рингеля о том, что Брукнер боялся критиковать авторитеты, не находит документального подтверждения, как справедливо заметил Манфред Вагнер. Возможно, что Брукнер не подвергал авторитеты открытой критике потому, что именно благодаря внешней покорности, добивался гораздо больших успехов в достижении цели, нежели если бы это была наглядная демонстрация собственного достоинства. Нельзя упускать из виду и тот факт, что он использовал в своей стратегии достижения цели формальный язык, усвоенный им в авторитарной системе образования, значение которого уже отмечалось выше.
Между прочим, Брукнер прекрасно знал цену себе как художнику. Его современник, критик Людвиг Шпайдель, который довольно неплохо разобрался в сложной психике Брукнера, так писал об этом: «Брукнер познал сочувствие и любовь к себе, но только тогда, когда, напрягая все силы, достиг определенного высокого уровня. То, что этот человек отлично знал себе цену — в этом не стоит сомневаться. Его известную всем покорность нельзя принимать за чистую монету. Это, скорее всего, плод долговременного церковного воспитания. Ежедневно можно услышать сказки о его странностях. Однако в тех случаях, когда он позволял себе откровенно говорить о других и высказывать свои суждения, Брукнер проявлял себя как каждый необыкновенный человек, исполненный чувства собственной значимости. Брукнер был наивен как дитя, но как умное дитя, отлично знающее, чего хочет. И как дитя он помещал себя в центр мироздания и оценивал все происходящее с наивным эгоизмом». Примером того, что нельзя было принимать на веру покорность и скромность Брукнера, может служить письмо от 13 февраля 1875 года к Морицу фон Майфельду в Линц, из которого следует, что и к своему идолу Рихарду Вагнеру он мог относиться вполне реалистично: «Вагнера нельзя ни о чем просить, если не хочешь по легкомыслию потерять его расположение».
