Внесюжетная предыстория Ильи Ильича разделяется на прошедшее в Обломовке детство и отрочество, затем, по всей очевидности, трехлетие учебы в Московском университете и, наконец, двенадцатилетнюю жизнь в Петербурге, где, не дотянув третьего года службы, Обломов покинул ее и восемь лет пребывал в одной и той же квартире, в которой и представлен читателю.
Квартира на Гороховой, а точнее, одна ее комната, служившая Обломову «спальней, кабинетом и приемной», и есть пространство героя в первой части романа (с. 8). По времени жизнь его длится здесь всего один день, однако день стереотипный, сконцентрировавший в себе последние годы Ильи Ильича, когда его уже «почти ничто не влекло из дома» (с. 50). Отличительной особенностью обломовского хронотопа в данной части стали полная изоляция героя от окружающего петербургского и всего огромного мира и суточный жизненный цикл, определенный бесплодностью «внутренней борьбы» Обломова со своей апатией и инертностью.
Герой замкнулся в своей квартире, где «окна <…> не выставлены», дабы оградить себя не только от криков назойливых уличных зазывал («Ах! — горестно вслух вздохнул Илья Ильич! <…> Какое безобразие этот столичный шум!»). Обломов не хочет слышать и толкующих о европейских событиях светских «политиканов» («Дела-то своего нет, вот они и разбросались на все стороны… Под этой всеобъемлемостью кроется пустота, отсутствие симпатии ко всему!», — считает он), в чем с ним во многом солидарен и Гончаров (с. 154, 63, 138). Забросив вместе с газетами и серьезное чтение, он заодно с духовно-интеллектуальными интересами собственной юности («Где твои книги, переводы? <…> Помнишь, ты хотел после книг объехать чужие края, чтоб лучше знать и любить свой?», — скажет ему позднее Штольц) отрешился и от умственных и литературно-творческих достижений России и Европы (с. 142, 143).
И в своем пространственно-временном существовании сблизился с обитателями «чудного края» — его родной Обломовки. Как и те («Вот день-то прошел, и слава богу! — говорили обломовцы, ложась в постель… Прожили благополучно, дай бог и завтра так!»), он сторонник не изменений и новшеств, а повтора («А я терпеть не могу никаких перемен!»). Он с опаской (вспомним реакцию обломовцев на задержавшегося в их палестинах больного или изнуренного «прохожего») встречает гостей («Не подходите, не подходите: вы с холода!..») и не меньше своих родителей в эпизоде с пришедшим к ним письмом («Все обомлели; хозяйка даже изменилась немного в лице…») напуган посланием его деревенского старосты (с. 92, 30, 17, 126).
Что же касается отношений с такими природными и космическими стихиями, как река, горы, небо и солнце, то тут Илья Ильич начальной части романа мог бы даже позавидовать своим предкам. Ведь те пребывают еще в нерасторжимом единстве с ними: в Обломовке «река бежит, шаля и играя <…>, выпуская из себя по сторонам резвые ручьи, под журчанье которых сладко дремлется»; «горы там как будто только модели тех страшных <…> гор, которые ужасают воображение. Это ряд холмов, с которых приятно кататься…»; «Небо там <…> ближе жмется к земле <…>, чтоб уберечь, кажется, избранный уголок от всяких невзгод»; а «солнце <…> ярко и жарко светит около полугода и потом удаляется оттуда не вдруг <…>, как будто оборачивается назад взглянуть еще раз <…> на любимое место и подарить ему осенью <…> ясный теплый день» (с. 80, 79). Но не таковы они для Обломова: ежедневно «закупоренный» Захаром в спальне-кабинете («Он сначала покрыл его самого и подоткнул одеяло под него, потом опустил шторы, плотно запер двери и ушел к себе»), Илья Ильич не только не встречается с рекой, горами, но и не видит их, солнце же наблюдает по преимуществу в момент его вечернего заката «за чей-то четырехэтажный дом» (с. 76, 54), т. е. при его исчезновении, которое «в ряде мифологий уподобляется смерти»[33].
Выход Обломова в сферу открытого пространства и линейного времени состоялся лишь во второй части романа — с началом «изящной любви» героя с Ольгой Ильинской. Да и возможным он стал благодаря страстному чувству Ильи Ильича к необыкновенной девушке («Ольга в строгом смысле слова не была красавица… Но если б ее обратить в статую, она была бы статуя грации и гармонии»), так как все попытки Штольца вызвать друга за границу оказались тщетными (с. 151). Усилиями Ольги, которой принадлежала, как она верно понимала, «первая и главная роль в этой симпатии», ибо «от него можно было ожидать только глубокого впечатления, страстно-ленивой покорности <…>, но никакого движения воли, никакой активной мысли», будет поддерживаться и известная динамичность в этой части обломовской жизнедеятельности (в две первые недели Илья Ильич «прочел несколько книг», «написал несколько писем в деревню, сменил старосту…») (с. 181, 187).
Любовь Обломова и Ольги продлится с мая по конец августа, развиваясь не в том или ином помещении, а среди загородного елового леса и рощи, огромного парка с озером, окрестных гор и под сенью безоблачного неба и ласкового солнца, лишь при первом исполнении героиней арии Casta diva, да охватившего ее «однажды вечером» «какого-то лунатизма любви», уступившего место ночному светилу (с. 210).
Целых четыре месяца высокого чувства в обстановке безграничной природы активизируют в Обломове духовное начало, неумолимо засыпавшее в петербургской квартире героя. Его стимуляторами становятся те значения названных природно-космических стихий, которые с особенной наглядностью выявляются в символике горы.
Выше мы отмечали: мотив восхождения героя на гору (или, напротив, его приземленности) играет важную роль в композиционных скрепах «Обломова». Однако в качестве «антипода равнине» гора прежде всего «воспринимается как область духовных подъемов, общения с возвышенными духами, место для высоких мыслей и состояний»[34]. Это объясняет характеристическую функцию ее мотива, например, в «Капитанской дочке» А. Пушкина, «Войне и мире» Л. Толстого, «Поэме Горы» М. Цветаевой, «Мастере и Маргарите» М. Булгакова, «Волшебной горе» Т. Манна [35]. А также и в гончаровском «Обломове».
«<…> Ты послушай, что он тут наговорил: „живи я где-то на горе, поезжай в Египет или в Америку…“» (с. 131). Так в начале второй части романа Илья Ильич жалуется Штольцу на своего доктора. Но уже через двадцать страниц мы узнаем, что Обломов на даче с Ольгой «гуляет по озеру, по горам…», а в девятой главе читаем: «На пять верст кругом дачи не было пригорка, на который бы он не влезал по нескольку раз» (с. 152, 188). Две сцены второй части изображают сам процесс и результат подъема героя на гору. Вот он кличет Ольгу «внизу горы, где она назначила ему сойтись, чтоб идти гулять.
Нет ответа. Он посмотрел на часы.
— Ольга Сергеевна! — вслух прибавил потом. Молчание.
Ольга сидела на горе, слышала зов и <…> молчала — ей хотелось заставить его взойти на гору.
— Ольга Сергеевна! — взывал он, пробравшись между кустами до половины горы и заглядывая наверх. <…>
Она не удержала смеха.
— Ольга, Ольга! Ах, да вы там! — сказал он и полез на гору» (с. 188).
А вот вновь отыскивающий Ольгу Илья Ильич «видит, вдали она, как ангел восходит на небеса, идет на гору…
Он за ней, но она едва касается травы и в самом деле как будто улетает. Он с полугоры стал звать ее.
Она подождет его, и только он подойдет сажени на две, она двинется вперед и опять оставит большое пространство между ним и собой, остановится и смеется.
Он наконец остановился, уверенный, что она не уйдет от него. И она сбежала к нему несколько шагов, подала руку и, смеясь, потащила за собой» (с. 216–217).
В обоих случаях Обломов следует за девушкой не без сопротивления. Но с одинаковым позитивным итогом для себя: «В нем была деятельная работа: усиленное кровообращение, удвоенное биение пульса и кипение сердца — все это действовало так сильно, что он дышал медленно и тяжело, как дышат перед казнью и в момент высочайшей неги духа» (с. 188). «…Я, — говорит он после второго восхождения Ольге, — узнаю из твоих слов себя: и мне без тебя нет дня и жизни, ночью снятся все какие-то цветущие долины» (с. 217). Из человека, так сказать, горизонтального, в течение первой части романа лежащего, Илья Ильич превращается в человека вертикального, открытого райским видениям и возможности духовно-нравственного роста.
Начало третьей части «Обломова» ознаменовано следующим сигналом читателю: после возвращения Ильинских в конце августа с дачи в Петербург Илья Ильич в одиночестве «…обошел парк, спустился с горы, и сердце теснила ему грусть» (с. 237). Это неосознанная печаль героя по той духовной высоте периода его взаимоотношений с гармоничной девушкой-статуей, с которой он отныне будет медленно, но неуклонно спускаться в узкий пространственно-временной мирок женщины-хозяйки на плоской Выборгской стороне Петербурга.