Его любимым писателем был великий Сервантес, автор «Дон Кихота». Том Сойер каким-то образом раздобыл эту книгу, выкопав ее из-под груды жалких поделок, в которых расписывались подвиги контрабандистов да печали томящихся ожиданием возлюбленного невест-герцогинь. Подобно тому как Твен высмеивал в своей повести избитые красивости запоздалых романтиков, Сервантес за два с половиной века до «Приключений Тома Сойера» пародировал нелепости романов про рыцарей, живущих в каком-то совершенно нереальном, безжизненном мире. Герой Твена ничего этого не понял, вполне серьезно отнесясь к подвигам идальго из Ламанчи, так потешавшим его верного оруженосца Санчо Пансу.
И все же в Томе Сойере есть очень много близкого прославленному рыцарю Печального Образа. Он добр и чуток к чужой беде. Он благороден — не по рождению, а по поступкам в ситуациях, непростых для десятилетнего мальчика из американской глубинки. А главное, как и Дон Кихот, Том Сойер не способен выносить жизни заурядной и приниженной и расцвечивает повседневность пышными красками воображения, веря в свою же выдумку и не смущаясь даже самым очевидным несовпадением фантазии и реальности.
Поэтому так трудно представить его взрослым. Твен не раз задумывал продолжение книги, но, как только доходило до необходимости изобразить Тома выросшим и отыскавшим себе какое-то место в стране, где серьезные люди живут деловой, степенной жизнью, перо опускалось: для подростка из Санкт-Петербурга там просто не было места. Да и что ему делать среди коммерсантов и крючкотворов, святош и ханжей или хоть среди обывателей какого-нибудь захолустного поселка с их куцыми понятиями и тупым однообразием быта? Дон Кихот оказался бы фигурой настолько чужеродной в Америке после Гражданской войны, что мог бы вызвать разве что жалость, если не насмешку. И Том навсегда остался мальчишкой, пламенным романтиком и отчаянным сорвиголовой из крохотного американского городка на Миссисипи, бунтарем и верховодом, гордо несущим через время свою независимость и свою верность мечте.
Ну а Гек Финн? Гек совсем другой — и по характеру, и по своим понятиям, и по воспитанию.
Впрочем, какое уж там воспитание! Вдове Дуглас, решившей усыновить Гека, потребовалось объяснять ему все с самого начала: зачем люди умываются, зачем, перемазавшись, надо переодеваться и почему в церкви нельзя ловить мух и жевать табак. У нее это не очень получалось. Гек любил лес, реку, бочки да дровяные сараи, где привык ночевать. А когда он всего этого лишился, то не соблазнили его ни обильные завтраки, ни нарядные костюмчики, ни заботливость вдовы, так причитавшей над «бедной заблудшей овечкой». Он предпочел бегство.
Совсем его доконала мисс Уотсон, любительница потолковать про райские кущи, где ходи себе с арфой да распевай день напролет. Уж от такого-то блаженства Гек и подавно готов был удрать при первом удобном случае. И все придирки, придирки… Разве с ними смирится его вольная душа?
Беда в том, что укрыться-то Геку негде. Родитель его — старый пьяница и сквернослов — прослышал про находку в пещере, так что, того и гляди, явится за денежками. Это для Гека с его простым и разумным представлением о вещах: «Быть богатым вовсе не такое уж веселое дело. Богатство — тоска и забота, тоска и забота… Только и думаешь; как бы скорей околеть». А для старика Финна, какой он ни забулдыга, деньги, да еще даром доставшиеся, разумеется, желанней всего в мире. И подвернувшегося случая поправить незавидные свои дела он не упустит, пусть даже придется выкрасть сына у вдовы и спрятать в глухой приречной чащобе.
У него в хибаре с земляным полом, заменяющей дом, ни умываться, ни наряжаться не надо. Только Геку от этого не легче. Вдова не давала ему проходу своими нежностями да причитаниями, мисс Уотсон — проповедями да сентенциями, а отец больше надеется на плетку да кулак. Но если разобраться, никому из них до Гека нет дела. Кто ищет утешения одинокой старости, кто рад лишний раз поупражняться в ханжеском благочестии. А папаше только бы выколотить за Гека хорошенькую сумму, чтобы потом всласть покуражиться в кабаке. Гек одинок и, собственно, никому не нужен.
Впрочем, и Гек никогда ни на кого не рассчитывал, зато и не зависел ни от кого. И сама жизнь выработала в нем трезвый, земной, мы бы сейчас сказали — реалистический взгляд на любые события и явления, хотя и страсть к приключениям, и любовь к игре остались у него не притупленными.
Если Том схож с Дон Кихотом, Гек гораздо больше напоминает Санчо Пансу — не верящего в высокую иллюзию, порой лукавого и насмешливого, когда его хозяин уж слишком самозабвенно отдается грезе, но преданного своему идальго беспредельно и раз за разом выручающего его в тяжкие минуты.
В жизни Том и Гек все время должны быть рядом, хотя они и очень разные. И особенно хорошо это видно в истории с освобождением беглого раба Джима. Когда Том прибыл к тете Салли и нежданно-негаданно встретил старого приятеля, которого числил погибшим, он знал, что Джим уже свободный человек: перед своей смертью мисс Уотсон, мучимая угрызениями совести, подписала соответствующую бумагу. Но пока что Джим, ставший жертвой низкого обмана, сидит под замком в сарайчике и ждет аукциона. А значит, можно устроить ему побег — только при том обязательном условии, чтобы все было так, как в книжках про Железную Маску и про авантюриста Казанову, вырвавшегося из венецианской темницы, куда его швырнула святая инквизиция. Чем эта затея кончилась, все, конечно, хорошо помнят: и как собрались в доме тети Салли полтора десятка окрестных фермеров, наэлектризованных подметными письмами от «неизвестного друга», и как Тому прострелили ногу, а Джим, помогавший выходить раненого, покорно дал себя связать и отвести обратно в сарай.
Но здесь всего интереснее детали интриги, которые многое говорят и о Геке, и о Томе. Сарайчик был старенький и непрочный, а Джима содержали без строгостей: никто не мешал юным похитителям просто отодрать доску, снять с ножки кровати цепь и отправиться вместе с пленником на все четыре стороны. Только Том Сойер ни за что бы не согласился сделать, как подсказывал здравый смысл. Без таинственности побег теряет для него всякий интерес. И чего только он не нагородил, увлекшись новой занимательной игрой!
Гек подчиняется этим прихотям приятеля, помогая морочить добряка дядю Сайласа и ловко заговаривая зубы неграм, пока Том не стащит несколько жестяных тарелок, на которых узник будет писать «записки» своим избавителям. Что ни говори, Том много читал, растет в нормальной семье, ходит в школу, так что ему виднее.
Но при этом Гек прекрасно сознает, что они играют, а надо бы заняться серьезным делом как следует. И когда фантазии Тома становятся уж слишком безудержными, он умеет остановить воспламенившегося своей идеей романтика. А думает он все об одном и том же: неужели Том не боится опозорить в глазах соседей и себя, и тетю Полли, совершая столь тяжкий грех, как содействие беглому невольнику? Для жителей рабовладельческих штатов вряд ли существовало преступление более непростительное. И в этом они были единодушны. Даже тетя Салли — такая приветливая, ласковая, сердечная — смотрит на негров, разумеется, только как на собственность, а собственность неприкосновенна. Геку надо объяснить ей, каким образом его не оказалось на пароходе, который ездил встречать дядя Сайлас, и он тут же выдумывает историю с взорвавшимся цилиндром, задержавшим его корабль на целый день. «Господи помилуй! Кого-нибудь ранило?» Убило негра. «Ну, это вам повезло; а то бывает, что и людей ранит». Из белых, конечно, так как негры не в счет, они не люди.
Под конец выясняется, что Том ничуть не рисковал своей репутацией: Джима уже отпустили на свободу и побег был только очередной романтической выдумкой маленького Дон Кихота. Но Гек-то ведь этого не знал. Зато он вполне отдавал себе отчет в том, на что идет, укрывая беглеца, а потом пытаясь его освободить. Для белого на невольничьем Юге, кем бы этот белый ни был, подобный поступок означал вызов всему незыблемому порядку вещей, посягательство на священные основы, отступничество от принципов, на которых держалась здесь жизнь. Решился бы или не решился на такое Том Сойер — гадать бессмысленно. Гек решился. И это самое важное в книге.
Написать о Геке Твен задумал сразу же после того, как были напечатаны «Приключения Тома Сойера». Взялся за работу, быстро придумал сюжет, и уже через полгода у него было готово шестнадцать глав — до той главы, в которой плот с Геком и Джимом проскакивает в тумане мимо устья реки Огайо, служившей рубежом свободных штатов, и рушится план на пароходе добраться по Огайо в места, куда работорговцы не совали носа. Теперь плот может плыть только на Юг, с каждой милей отдаляясь от границы между территорией, где нет рабства, и штатами, где оно узаконено. В этих штатах белые не просто могут, а обязаны охотиться на беглецов, как на диких зверей. Любая пристань, любой поселок оклеены здесь объявлениями о беглых рабах с точным описанием примет и обозначенной суммой вознаграждения за поимку.
