При всем том существенно, что в некоторых западных странах, особенно во Франции и в Италии, коммунистов было много, среди них — журналисты и писатели, они держались довольно независимо и сами издавали газеты, часто неплохие. Поэтому, например, «советского французского» просто не существовало, так как его не существовало в природе, а «советский немецкий» хоть и существовал, был все же языком, на котором говорили в ГДР, — стало быть, настоящим иностранным языком. Но в англоязычных странах число коммунистов было ничтожно, никакого влияния они не имели и жили тем, что подавала Москва, — при том, что именно английский язык после Второй мировой войны превратился в международный. Потому-то он и оказался самым доступным материалом для первого опыта реализации «национальной по форме, социалистической по содержанию» языковой утопии.
Всем известно, что орфографические нормы по самой природе своей не абсолютны: просто существует некая орфографическая конвенция, которую следует соблюдать, но которая может по тем или иным причинам несколько изменяться (скажем, в России многие образованные люди — среди них Блок и Чуковский, которых в неграмотности не заподозришь! — нередко опускали ъ и до революции, так как избыточность этой буквы была слишком очевидна) или даже сознательно реформироваться (так после революции ер’ы порой изымались из типографий, так что вместо объем приходилось писать об’ем). При всем том в орфографических конвенциях всегда есть своя иерархия степеней обязательности: так, верность графического изображения составляющих слово звуков важнее пунктуации, а кое-что и вовсе оставляется на усмотрение пишущего, как выбор между «знанием» и «знаньем» или употребление точки с запятой. Многое в орфографии определяется древностью: так, писать «песок» с «ять’-ем» требовалось некогда лишь потому, что это было согласно с историей языка, — впрочем, тенденция к соблюдению традиции не исключает, как сказано, ни частных изменений в начертании слов, ни даже орфографических реформ, когда создается новая конвенция и соблюдать следует уже ее.
Понятно, что в орфографической иерархии употребление больших букв в несобственных именах (писать Епископ или епископ, Англичанин или англичанин) находится где-то в низших ярусах, почти рядом с авторскими знаками вроде многоточия. В частности, русская традиция писать слово «Бог» и подменяющие его местоимения с большой буквы относится к числу традиций поздних (петровских) и включающих, кстати сказать, точно такое же правило применительно к здравствующему монарху и его семье. Упразднение этих норм было идеологически мотивированным, как идеологически мотивировано ныне их частичное возрождение — хотя нередко рядом с Бог можно видеть божий по типу «Москва — московский», что согласуется с современной орфографией, но расходится с дооктябрьскими нормами. И все же писать Бог с большой буквы так привычно, что возникает иллюзия, будто и греческий оригинал Библии выглядел так всегда.
Действительно, маюскулы (большие буквы), выделяющие в тексте отдельные слова, иногда привлекают внимание как элемент стиля и являются предметом споров и/или реформ, но само по себе их использование, а значит, и возможность написать слово (например, Бог) с большой буквы кажется чем-то естественным. Обсуждаются частности; скажем, в сонетах Шекспира с большой буквы пишутся некоторые существительные абстрактного значения вроде Любовь, а переводчики не всегда это воспроизводят; или вот президентский указ велит писать Родина, если речь идет о Российской Федерации, а если речь идет о родной деревне, ее можно называть родиной — и так далее. Во французской орфографии, например, эти правила еще сложнее: там многое зависит не только от слова, но и от его позиции, например, от наличия или отсутствия при нем прилагательного. Правда, как уже сказано, ошибка в подобных случаях далеко не так опасна, как перепутанные буквы (известен пример Льва Успенского: оптека — это «аптека» или «оптика»?) или не там поставленная запятая (как в знаменитом «казнить нельзя помиловать»), но все-таки расстановка маюскул подчиняется определенным правилам, которые могут быть нарушены или изменены, то есть входят в орфографическую конвенцию.
А между тем ни по-гречески, ни по-латыни большие буквы для выделения отдельных слов до поры не употреблялись. Другое дело, что в кодексах (рукописных книгах) большими буквами были (1) первая буква красной строки, которая была примерно вдвое больше строчной, как и нынешние маюскулы, а иногда и подкрашенной, и (2) первые буквы периодов (завершенных предложений), вдобавок отделявшихся друг от друга приметными просветами (Добиаш, 197). Можно видеть, однако, что эти большие буквы реально были просто способом членения текста, либо заменяя собой не всегда применявшиеся знаки препинания, либо совмещаясь с ними: иначе говоря, маюскула в начале красной строки означала долгую паузу (как точка в конце параграфа), а маюскула после просвета — паузу покороче (как точка в конце предложения).
Начало более или менее систематического использования маюскул внутри предложения привычно датируется XIII веком и иногда связывается палеографами с появлением тогда же готического шрифта (Uhlorn, passim), но так как никто из палеографов специально маюскулами не занимался, особенно подробных сведений на сей счет нет. Без навыка палеографической работы уточнять что-либо в датировках невозможно, однако для задач последующего анализа довольно и того, что исследуемый тип маюскул в XIII веке несомненно существовал, а до X века включительно столь же несомненно не существовал, а значит, успел появиться и прижиться на латинском Западе (откуда позднее был заимствован греческим Востоком) не более чем за два века. Для палеографа столь неточная датировка, конечно, лишена смысла, но для истории письма (как и для истории культуры) она достаточна. Итак, отдельные слова стали писаться с маюскулами не ранее XI века, но за четыре столетия, то есть ко времени начала книгопечатания, это привилось, так что для печатных книг наличие маюскул естественно, и в национальных орфографических традициях они тоже, как мы знаем, имеются, причем, хотя практически во всех современных европейских орфографиях есть на сей счет соответствующие правила, в различных языках они и сейчас различны, а в послегутенберговской Европе были еще гораздо менее жестки.
Однако при отсутствии строгих правил можно говорить, по крайней мере, о выраженных тенденциях: все-таки иные слова пишутся с большой буквы чаще, иные реже, а иные и вовсе никогда. Итак, с большой буквы пишутся имена: антропонимы (Franciscus, Герасим), зоонимы (Brunellus, Муму), топонимы (Padua, Тверь), астронимы (Cassiopea, Орион), иногда этнонимы (Graecus, Russian), часто звания и титулатура, особенно титулатура монарха (Rex, Государь), иногда календарные названия — названия месяцев и дней недели реже, названия праздников почти всегда. «Священные имена», nomina sacra, в средние века обычно передавались графическим сокращением, как ds — deus (бог), dns — dominus (господь), по-русски вдобавок с «титлой», но когда писались полностью — тоже часто с большой буквы. Весь этот перечень в известном смысле сводится к перечню основных значений латинского nomen — имя, название, звание, слава. В послепетровской русской орфографии кроме nomina sacra имелись еще почти не употребительные в других языках pronomina sacra, «священные местоимения», указывающие на бога или на монарха и тоже пишущиеся с маюскулой, хотя вообще местоимения с большой буквы пишутся редко. Наконец — и это очень важно! — никогда не пишутся с большой буквы глаголы.
Оговорить ситуацию с глаголами заставляет тот факт, что в обиходном мнении маюскула прибавляет слову важности. Мнение это не лишено оснований, так как в некоторых случаях (Dominus, Господь) большая буква может быть понята как своего рода maiuscula maiestatis, «маюскула величия»: в этом смысле достаточно характерны как нередкие поэтические и риторические маюскулы для Любви, Смерти, Отечества, Учителя и тому подобных «важных» слов, так и полузабытый ныне советский обычай писать признанные праздники с маюскулой (как Новый год), а не признанные без (как пасха), изменение Бог на бог, а в первое послереволюционное время даже Христос на христос. Но существует ведь и немало глаголов сакрального значения, и если уж большая буква знаменует важность, почему крестить и сходные глаголы повсеместно пишется без маюскулы, а Жучка и сходные имена — столь же повсеместно с маюскулой? Выходит, маюскула может писаться лишь в имени или хотя бы в соотносимом с именем слове (в производном от имени прилагательном, в местоимении), и в немецкой графике эта тенденция развилась до своего естественного предела, превратив маюскулы в исключительный признак существительного (потеп), зато любого; во всех других графиках стратегия употребления маюскул избирательнее, однако ясно, что маюскулы как-то связаны не столько с важностью слова, сколько с именами.
