Ознакомительная версия.
Великосветская молва приписывала Пушкину и некоторые куплеты знаменитого кадетского «Журавля» — рукописного собрания стихотворного фольклора военных учебных заведений дореволюционной России. Многие стихотворные строчки этой бесконечной поэмы о всех гвардейских полках, расквартированных как в столице, так и в провинции, вошли пословицами и поговорками в золотой фонд петербургского фольклора. Традиция приписывать авторство этих стихов наиболее известным и прославленным поэтам была повсеместной. Наряду с Пушкиным авторами «Журавля» в разное время и в разных кадетских корпусах считались и Державин, и Полежаев, и Лермонтов. Правда, у двух последних было некоторое преимущество по сравнению с Пушкиным. Они учились в военных училищах. Лермонтову, например, как бывшему кадету Школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров в Петербурге, согласно легендам, отдается безусловное право на авторство песни «Звериада», в ней высмеивались все должностные лица школы, начиная с самого директора. Песню кадеты Школы распевали, окончательно покидая ее после выпуска. На Лермонтова это похоже. И в Школе, и во время службы в лейб-гвардии Гусарском полку он вел себя вызывающе и непредсказуемо. Пушкин не служил. В высшем аристократическом кругу, в котором вращался поэт, это знали. Но требовать такой осведомленности от всех обывателей, конечно, нелепо. А репутация Пушкина, как поэта дерзкого и вызывающе непочтительного по отношению к сильным мира сего, была всеобщей.
Летом 1831 года Пушкин жил в Царском Селе, в домике вдовы придворного камердинера Китаевой. Неизменный распорядок дня предполагал утреннюю ледяную ванну, чай и затем работу. Сочинял Пушкин лежа на диване среди беспорядочно разбросанных рукописей, книг и обгрызенных перьев. Из одежды на нем практически ничего не было, и одному удивленному этим обстоятельством посетителю он, согласно легенде, будто бы заметил: «Жара стоит, как в Африке, а у нас там ходят в таких костюмах».
Говорят, однажды некий немец-ремесленник, наслышанный об искрометном таланте поэта, обратился к Пушкину с просьбой подарить ему четыре слова для рекламы своей продукции. И Пушкин немедленно продекламировал: «Яснее дня, темнее ночи». Что появилось на свет раньше — пресловутая реклама ваксы из анекдота или характеристика прекрасной грузинки из поэмы «Бахчисарайский фонтан»: «Твои пленительные очи / Яснее дня, темнее ночи», остается загадкой.
Верхний этаж дома № 20 по набережной Фонтанки занимали известные в петербургском обществе братья Александр и Николай Тургеневы. Александр Иванович был почетным членом Академии наук, авторитетным историком и видным писателем. Николай состоял членом литературного кружка «Арзамас», и на его квартире постоянно происходили заседания этого общества. Однажды, по литературному преданию, арзамасцы, поддразнивая Пушкина, предложили ему тут же, не выходя из кабинета, написать стихотворение. Пушкин мгновенно вскочил на стол, посмотрел в окно на противоположный берег Фонтанки, где высилось мрачное пустующее в то время здание Михайловского замка, затем оглядел окруживших его арзамасцев, лег посреди стола и через несколько секунд прочитал восторженной публике:
Глядит задумчивый певец
На грозно спящий средь тумана
Пустынный памятник тирана,
Забвенью брошенный дворец.
Если верить петербургскому городскому фольклору, то и неоконченная повесть о жизни светского человека «Гости съезжались на дачу» была навеяна посещением дачного салона Лавалей на Аптекарском острове.
Даже поэма «Евгений Онегин», казалось бы, насквозь пронизанная реальным сходством ее героев с подлинными современниками поэта, поэма, описание быта и событий в которой настолько конкретны, что по определению лишены всякой мифологизации, вписывается в заданную нами тему.
Вот только несколько легенд, известных нам. Одна из них относится к фамилии главного героя, которую, с одной стороны, будто извлек Пушкин из легенды, с другой — впоследствии сама породила легенду. Ю. М. Лотман в своих знаменитых комментариях к «Евгению Онегину» приводит легенду, о которой вполне мог знать Пушкин. Будто бы в Торжке в начале XIX века проживал некий торговый человек Евгений Онегин. Якобы на одном из домов он мог увидеть вывеску: «Евгений Онегин — булочных и портняжных дел мастер». Если даже это и так, то в связи с пушкинской поэмой это, скорее всего, совпадение. Такие фамилии на Руси — редкость, и в большинстве своем имели литературное происхождение. Их придумывали поэты и писатели по известному принципу: от красивых имен рек. Онегин находился в том же ряду.
Впрочем, по поводу знаменитой литературной фамилии пушкинского героя у пушкинистов есть свои соображения. Будто бы Пушкин позаимствовал ее из комедии А. А. Шаховского «Не любо — не слушай, а лгать не мешай». Комедия была написана и поставлена на петербургской сцене в 1818 году, за пять лет до появления пушкинского романа в стихах. Так вот, там неоднократно звучит фамилия Онегин, причем каждый раз речь идет об отсутствующем герое. На него ссылаются, о нем говорят, его вспоминают и так далее. Остается предположить, что Пушкин сознательно представил его читающей публике. Вот, мол, о нем столько говорили, а вы с ним не смогли познакомиться. Так я вам предоставляю эту возможность. Знакомьтесь: Евгений Онегин.
Другая легенда восходит к Марии Николаевне Раевской, «утаенной» любви поэта, в замужестве княгине Волконской, последовавшей за своим мужем декабристом Сергеем Волконским в Сибирь. Многие черты Марии Николаевны заметны в образе пушкинской Татьяны Лариной. Легенда же сводится к тому, что образцом для письма Татьяны к Онегину стало письмо, якобы на самом деле полученное Пушкиным от юной Марии. И действительно, в легенду верится, потому что придумать такое в первой четверти XIX века было просто невозможно. Сам факт переписки, затеянной молодой барышней, противоречил тогдашней дворянской этике взаимоотношения полов.
Есть своя легенда и у трагедии «Борис Годунов». Пушкинистам хорошо известно, что канонический вариант трагедии, заканчивающийся знаменитой пушкинской ремаркой «Народ безмолвствует», отличается от первоначального текста, где послушный народ кричит: «Да здравствует царь Димитрий Иоаннович!» Согласно легенде, на таком принципиальном изменении текста настоял Василий Андреевич Жуковский, объясняя это тем, что Пушкин писал трагедию при Александре I, а к изданию готовил уже при Николае I, и подобная жесткая концовка могла сыграть роковую роль в судьбе как «Бориса Годунова», так и самого автора. Ее в тех условиях просто необходимо было смягчить. И Пушкин будто бы согласился.
С Николаем I шутить не стоило. Согласно одному литературному преданию, узнав, что Пушкин интересуется «какими-то бумагами „августейшей бабки“», Николай I ответил решительным отказом. «На что ему эти бумаги? Даже я их не читал. Не пожелает ли он извлечь отсюда скандальный материал в параллель песне Дон Жуана, в которой Байрон обесчестил память моей бабки?» Правда, Пушкин, согласно тому же преданию, когда ему передали слова императора, ответил своеобразно: «Я не думал, что он прочел „Дон Жуана“». Пушкин хорошо помнил о событиях 1827 года. Тогда в Москве проходила торжественная коронация Николая I, император вызвал Пушкина из ссылки. Он якобы собирался объявить поэту прощение и чуть ли не предложить личную дружбу. Если верить легенде, Пушкин готовился передать царю стихотворение, точное содержание которого неизвестно, и его условно можно назвать «Убийце гнусному». Во всяком случае, один из известных вариантов этого стихотворения содержит такие строки:
Восстань, восстань, пророк России,
Позорной ризой облекись
И с вервьем вкруг выи
К у. г. явись!
где загадочные буквы «у. г.» можно трактовать и как «убийце гнусному». Так свежи были воспоминания о пяти казненных друзьях поэта, о десятках сосланных в Сибирь и сотнях наказанных шпицрутенами и высланных на Кавказ в действующую армию.
Рассматривая петербургский фольклор как живительный родник, питавший творчество Пушкина, нельзя забывать, что и сам поэт, являясь мощным генератором творческой энергии, становился для читающей и слушающей публики источником этого фольклора. Искрометные образы, рожденные его поэтической мыслью, мгновенно превращались в идеоматические конструкции со всеми признаками фольклорного бытования. Особенно после появления в печати его самой петербургской поэмы «Медный всадник». Именно благодаря Пушкину бронзовый памятник Петру I на Сенатской площади вот уже более полутора столетий, вопреки всем законам металлургии и литейного дела, называется «Медным всадником». Без всякой тени снисходительности к изобретателю этого «неправильного» образа.
Ознакомительная версия.
