Поздний Твен — жестокий сатирик, пером которого водила жгучая ненависть к буржуазной цивилизации, собирался продолжать повествование о Томе и Геке в характерном для него пессимистическом направлении. Рисуя картину мрачного будущего своих героев, в одной из дневниковых записей 1891 г. Твен пишет: «Гек возвращается домой. Бог знает откуда. Ему 60 лет, спятил с ума. Воображает, что он еще мальчишка, ищет в толпе Тома, Бекки и проч. Из долгих блужданий приходит Том. Находит Гека. Вспоминают старое время. Жизнь оказалась неудачной. Все, что они любили, все, что считали прекрасным, ничего этого уже нет. Умирают» (12, 499). Разумеется, лишь в итоге больших внутренних потрясений, огромных разочарований, невосполнимых утрат писатель мог написать эти скорбные строки.
Повесть о Геке и Томе, состарившихся, разочарованных, измученных жизнью, никогда не была написана, быть может, потому, что Твен не мог проявить такую жестокость по отношению к своим любимым героям, в которых воплотились его лучшие идеалы и стремления. Но элементы этого замысла воплотились в его повести «Таинственный незнакомец». Особняком стоящая среди романов и повестей писателя, она поражает своей мрачной безысходностью, своим трагическим колоритом.
На страницах «Таинственного незнакомца» читатель снова встречает веселых и беззаботных детей, в образах которых под «обратным знаком» как бы воскресли черты Тома Сойера, Джо Гарпера, Бекки Тэчер. Правда, они живут не в Америке XIX в., а в австрийской деревушке XVI столетия, но, несмотря на свои средневековые костюмы, они несомненно сродни американским ребятишкам из Санкт-Петербурга. Им свойственны такая же жизнерадостность, такая же неистощимая изобретательность в играх и шалостях. Но вот в этот радостный мир приходит некий таинственный незнакомец, окруженный атмосферой мистической тайны, он зовет себя сатаной; из его уст дети слышат горькие, страшные слова о бренности и тщете всего земного, об обреченности всех человеческих надежд и стремлений. «Я говорю тебе правду, нет ни бога, ни Вселенной, ни человечества, ни земли, ни неба, ни ада. Это все сон, чудовищный, нелепый сон…» И под действием этих безотрадных речей угасает кипучая жизнерадостность маленького слушателя сатаны, ибо он чувствует, что таинственный незнакомец прав. Прав он и тогда, когда говорит о глубокой порочности людей, считая их недостойными ни любви, ни снисхождения и проявляя милосердие лишь к животным, как к существам, в которых еще есть нечто от первозданной чистоты и гармонии. Союз человека и природы — лишь светлая мечта ребенка, которой нет места в страшном мире, заселенном апокалиптическими видениями. И все-таки эта мрачная доктрина опровергается самим текстом скорбного и трагического произведения. «Таинственный незнакомец», вне всякого сомнения, был «пересмотром санкт-петербургской идиллии, потребность в котором мучила и волновала Твена на протяжении всех 1890-х годов»[100]. Патриархальный провинциальный городок в позднем рассказе Твена преобразился в мрачное царство жестокости и несправедливости. Но сам образ детства по-прежнему противостоит мраку и жестокости мира взрослых. Недаром таинственный незнакомец удостаивает своей дружбой маленького Теодора. Он знает, что, хотя «богу чуждо понятие нравственности» (как пишет Твен в одном из своих, писем), в душе человека живет нравственное чувство и он становится злым лишь в условиях «злого» общества. «Твен, безусловно, подвергает осмеянию не некую изначальную нелепость мира, а то, что в этом мире творится»[101].
В незавершенном произведении, начатом в 1898 г. и опубликованном лишь после смерти писателя, как бы сталкиваются (не сливаясь до конца) две линии его творчества: оптимистическая философия, которая предстает в столь типичном для Твена воплощении — в образах жизнерадостных и веселых детей, и настроения трагического пессимизма, характерные для последних лет жизни писателя.
Но читатель, который знает и любит Твена, хорошо понимает, что эти зловещие призраки и реалистически полнокровные образы его лучших произведений по сути дела возникли из одного источника — из любви Твена к своему народу, из тревоги за его будущее, из ненависти к его угнетателям.
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 37, с. 58.
Паррингтон В. Л. Основные течения американской мысли, т. III. М., ИЛ, 1963.
Образ библейского Адама нередко используется литературоведами США в качестве символа, обобщающего некоторые особенности национального сознания на ранней стадии его исторического формирования (см.: Lewis R. W. B. The American Adaina. Chicago, 1955; Salomon R. B. Twain and the Image of History New Haven, 1961, p. 15; Noble D. W. The Eternal Adam and the New World Garden. — In: Central Myth in the American Novel. N. Y., 1968).
Тугушева М. П. Ринг Ларднер и американская новелла 20-30-х годов. — В кн.: Проблемы литературы США XX в. М., «Наука», 1970, с. 305.
Советский историк В. Л. Мальков, ссылаясь на английского социолога Джеймса Брайса, приводит его точку зрения, согласно которой «концепция индивидуализма с ее культом так называемых естественных прав человека… в XIX в. была возведена в ранг символа национального духа, символа американизма» (Мальков В. Л. Новый курс в США. М., «Наука», 1973, с. 181).
Характерно, что некоторые историки американского искусства, например Джон Гасснер, рассматривают руссоизм как одну из главных тенденций современного художественного развития США. «Если бы меня спросили, какое понятие наиболее полно характеризует общую тенденцию нашей театральной жизни, — пишет Гасснер, — то я бы сказал, что это руссоизм» (Сassner J. The Dramatic Soundings. N. Y., 1963, p. 244).
См. об этом: Noble D. W. Op. cit.
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 37, с. 58.
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 39, с. 116
Твен М. Собр. соч. в 12-ти т., т. 12. М., Гослитиздат, 1961, с. 31. В дальнейшем все цитаты из произведений М. Твена даются по этому изданию, в скобках указаны том и страницы.
См. об этом: Ковалев Ю. В, Литературные теории «Молодой Америки». — В кн.: Метод и мастерство. Вологда, 1970.
См. об этом: Ковалев Ю. В, Литературные теории «Молодой Америки». — В кн.: Метод и мастерство. Вологда, 1970 с. 120.
Smith B. Forces in American Criticism. N. Y., 1939, p. 241.
Самохвалов Н. И. Американская литература XIX века. М., «Высшая школа», 1964, с. 256.
Чуковский К. Мой Уитмен. М., «Прогресс», 1966, с. 14.
Чуковский К. Мой Уитмен. М., «Прогресс», 1966, с. 19.
Уитмен У. Избранное. М., Гослитиздат, 1954, с. 19.
Liljegren S. The Revolt Against Romanticism in America. Upsala, 1945, p. 5.
Елистратова А. А. Наследие английского романтизма и современность. М., Изд-во АН СССР, 1960, с. 18.
Мендельсон М. О. Марк Твен (1835–1910). — В кн.: Твен М. Собр. соч. в 15-ти т., т. 1. М., Гослитиздат, 1959, с. 7.
Денiсова Т. Н. Про романтичне у реализмi. Киiв, «Наукова думка», 1973, с. 4.
Шейнкер В. Н. Марк Твен и Фенимор Купер. — В кн.: Метод и мастерство. Вологда, с. 121.
Шейнкер В. Н. Указ. соч., с. 133.
Шейнкер В. Н. Указ соч., с. 121.
Krause S. J. Mark Twain as Critic. Baltimore, John Hopkins Press, 1967, p. 134.
Salomon R. B. Op. cit., p. 36.
Twain M. Letters in 2 volumes, v. 2. N. Y., 1971, p. 525.
Howells W.D. My Mark Twain. N. Y., 1910, p. 146.
Драйзер Теодор. Два Марка Твена. — Собр. соч., т. XI. М., «Правда», 1954, с. 594.
В своей статье о Брет Гарте (1906) Твен пишет: «Брет Гарт был одним из самых приятных людей, каких я знал. Он был также одним из самых неприятных людей, каких я знал. Он был позер, насквозь фальшивый и неискренний…» (12, 298).
См.: Петрова Е. Н. Марк Твен в оценке американской критики. Дис. на соиск. учен, степени канд. филол. наук. Л., 1963.
Уитмен У. Избранное, с. 283.
Драйзер Теодор. Два Марка Твена, с. 594.
Название известной книги Ван Вик Брукса «The Ordeal of Mark Twain» (N. Y., 1970).
