Ознакомительная версия.
Получается, что в этих «одушевлённых» процессах основная проблема — это обеспечение узнавания идентичности самого себя как актанта, проблема, совсем не тривиальная, поскольку среда этих «информационных» одушевлённых процессов гораздо более гетерогенна, «непрозрачна», «непроницаема», чем среда физическая.
То новое, что внесли Вяч. Вс. Иванов и В. Н. Топоров в описание языковых аспектов коммуникации, связано с интенсивным использованием в одной исследовательской парадигме методов и объектов, относящихся к чистой лингвистике (иногда в её весьма абстрактной теоретической форме) и дающих в результате выводы, имеющие отношение к сравнительному (в широком смысле) языкознанию, и подходов, черпающих свою фундаментальность и фундированность в материале и проблематике сравнительной мифологии, предыстории, даже антропогенеза и сравнительно-исторической культурной антропологии во всей её глубине, включая и то, что можно назвать сравнительно-исторической психологией.
Когда мы касаемся таких глубин исследования знаковых проблем, а в этом случае всегда приходится иметь дело с двойной проблемой реконструкции соответствующих структур и семиотической интерпретации этих структур и всех соответствующих объектов, конструктов и проч., возникает фундаментальная дихотомия взаимной зависимости (независимости) / взаимного влияния (отсутствия или устранения такого взаимовлияния) субъекта исследования (прибора, метода описания или семантизации) и его объекта. Иначе говоря, начинает становиться весьма значимой уже упомянутая выше дихотомия объективного и субъективного. Вяч. Вс. Иванов и В. Н. Топоров явились, наверное, первыми, наряду с пионером структурной антропологии Клодом Леви-Строссом, кто смог включить эту дихотомию, осмысленную весьма глубоко и подробно, во все аспекты своих исследований, в частности и тех, где речь идёт о современной литературе и поэзии.
Не входя глубоко во все аспекты этой сравнительной парадигмы, скажу лишь, что многое в исследованиях Вяч. Вс. Иванова и В. Н. Топорова по «поэзии лингвистики» и «лингвистике поэзии» древних текстов и древних языков явственно напоминает логические и «нарративные» перипетии и коллизии, развивающиеся в физических теориях струн, суперструн и т. п., когда так называемый «физический смысл» начинает напоминать процедуры установления значения в языковой реконструкции семантики абстрактных языковых категорий. Более того, не удержусь и от замечания о довольно большой схожести проблематики физического времени, «червячных туннелей» во времени, путешествий во времени с семантикой весьма архаичных (и во времени, и типологически) мифологических историй.
Соответственно, уже на самом «техническом», абстрактном и, если угодно, близком к чисто реляционноматематическому уровню, лингвистическом материале в исследованиях Вяч. Вс. Иванова и В. Н. Топорова возникают моменты интереса, открывающие путь к работе с дихотомиями следующего плана: материальное — духовное (самое важное в этой дихотомии в интерпретации Вяч. Вс. Иванова и В. Н. Топорова — это возможность и актуальность её нейтрализации, или её «снятия» — в гегелевском смысле — когда материальное всегда оказывается обременённым, чреватым или прямо содержащим или выражающим, значащим духовное, а духовное неизбежно артикулировано, выражено, связано с материальным), практическое — эстетическое (когда вещи, природные, сделанные и семиотические берутся либо в аспекте своей пользы, использования, функции в прагматической цепи объектов, либо в аспекте «выражения» в том самом процессе продолженной или долговременной коммуникации, о котором было упомянуто выше), сюда же примыкает и ещё одна важная дихотомия: коллективное — авторское. Она связана с предыдущей дихотомией практическое — эстетическое не только через фигуру индивидуального творца, автора, который умеет почувствовать и создать тот особый «прибавочный» момент выражения, который связан с эстетическим, но и посредством сугубо индивидуального (авторского также и в смысле «автора» эстетического переживания) характера эстетического явления. Напротив, практическое даже в той его форме, которая связана с сугубо индивидуальными потребностями, всегда реализуется в контексте коллективного.
Подход сравнительной семиотической филологии, а так можно именовать ту область, которую на протяжении более чем пятидесяти лет создавали в своих исследованиях Вяч. Вс. Иванов и В. Н. Топоров, замечателен тем, что в нем имеет место решительное преобладание семантики, взятой в эстетически отмеченной позиции, а это превращает весь языковой материал, с которым имеют дело исследователи, в своего рода поэзию. Это вовсе не значит, что даже на самых диахронически ранних стадиях исследования нет различия между поэзией и непоэзией, между поэтическим и обыденным, между — mutatis mutandis — литературой и нелитературой. Это различие, разумеется, существует, но оно вовсе не в том, что поэзия как бы выкристаллизовалась из моря непоэзии, а в точности обратном: можно полагать, и исследования Вяч. Вс. Иванова и В. Н. Топорова по древнеиндоевропейской поэтической традиции доказывают это, что именно непоэзия, обыденная речь, практические речевые жанры постепенно выкристаллизовывались из первоначального моря стихийной поэзии.
Проблема «узнавания» — это, как нам кажется, поистине центральная проблема в становлении и развитии мира одушевлённых сущностей. Если в мире сущностей неодушевлённых проблема сохранения идентичности является, как мы уже отметили, проблемой топологической (сохранение и трансформация формы, места и энергии), то в мире сущностей одушевлённых — и специфически в мире, где есть человек, жизненно важно иметь способность и возможность «узнавать» себя и всех других при всех мутациях и трансформациях топологического плана. Более того, «узнавание» включает и «контр-узнавание», то есть такое изменение топологических аспектов, при котором «я» бы имел способность узнавать, а «они» — нет. От этого неотделимо и «антиузнавание», то есть постепенная потеря способности узнавать нечто при приобретении способности узнавать что-то другое.
Человеческий язык устроен таким образом — и это «устройство» в основном является привилегией поэтической функции языка, — что он обладает специальными механизмами для научения «узнаванию» и тренировки в нём. Многие работы Вяч. Вс. Иванова и В. Н. Топорова, посвящёны изучению и описанию разных аспектов этих механизмов. В самом общем плане можно сказать, что основные особенности самых древних образцов литературы, самых архаических слоёв реконструируемых лингвистических структур и самых древних семантических отношений отражают различные аспекты «узнавания» с тем, что по мере продвижения по хронологической оси вперёд к современности «узнавание» всё более и более включается в структуру не только отдельных семантических элементов и отношений, но и целых сложных текстов.
Итак, если двигаться от более раннего архаического состояния к более позднему, можно наметить следующие ступени «узнавания», о которых — в связи как с лингвистикой, так и с поэтикой — писали в разное время Иванов и Топоров. Проблему «узнавания» можно рассматривать как в поведении, так и в текстах, образующих традицию. И там, и там существуют свои способы подхода к этой проблеме. Вяч. Вс. Иванов посвятил много весьма фундаментальных работ проблеме бинарности, дуальности, двоичности, близнечности в различных племенных и архаичных древневосточных областях[35]. Ясно, что сам факт существования двоичных классификаций в архаической культуре как в мифе, так в ритуале и социальной структуре программирует сознание человека, в том числе и в процессе контакта с текстами, на опознание соответствующих контрастирующих смысловых категорий, помещение других актантов, как актуальных (из жизни), так и виртуальных (из текстов, впрочем, в архаическом единстве степень актуальности и виртуальности сама является предметом «узнавания») в соответствующие дихотомические ниши и проч.
Вяч. Вс. Иванов обращает особое внимание на то, как феномен дуальности и бинарности используется в искусстве и литературе, как архаической, так и современной[36]. С одной стороны, этот приём есть обычный способ подлинного «узнавания», познания своего собственного внутреннего мира, ср. в этой связи разного рода древние литературные и фольклорные тексты типа диспута человека со своей душой или своей совестью, где длительная вопросно-ответная процедура позволяет постепенно проникнуть в прежде сокровенные глубины собственной душевной истории, а с другой стороны, является вполне известным приёмом уже авторской литературы, когда различные аспекты, зачастую конфликтующие, единой авторской субъективности объективируются, выносятся наружу в виде (других) персонажей, разного рода «двойников», сюжетных помощников, противников, подхватывателей, подшептывателей и проч., например, типа Кириллова и Шатова по отношению к Ставрогину в «Бесах» Достоевского. В этой связи в работах Иванова и Топорова о литературе возникает и проблема «другого», часто в контексте её философской трактовки в XIX и XX веках (Кьеркегор, Ницше, Бубер, Бахтин)[37].
Ознакомительная версия.
