Карточный домик Путина - Борис Юльевич Кагарлицкий

В книге, предлагаемой читателю, собраны мои статьи и политические комментарии за полтора десятилетия. Все эти тексты написаны уже после того, как вышла в свет книга «Управляемая демократия», в которой я анализировал события, происходившие в период правления Бориса Ельцина и на протяжении первого срока президентства Путина. Термин «управляемая демократия», впервые появившийся в странах Азии в 1960-е годы, оказался предельно адекватен политическому режиму, который выстраивался на протяжении всего этого времени в России. Но показательно, что если правящие круги азиатских стран постепенно расширяли сферу демократии, смягчая жесткость управления, у нас происходила противоположная эволюция. Точно также коррумпированность государственного аппарата, которая в первые годы путинской эпохи, казалось, сокращается, затем начала стремительно и повсеместно распространяться, достигая поистине космических масштабов.

Дело тут не в личности Владимира Путина, не в его прошлом как сотрудника госбезопасности, даже не в отсутствии демократических традиций или культуре российского народа. Причиной авторитарной и коррупционной деградации политического режима является экономическая и социальная неудача российского капитализма. В отличие от Китая и пресловутых «азиатских тигров», Россия встала на путь буржуазного развития, уже будучи индустриальным государством. Задачи индустриализации, урбанизации (и в широком смысле модернизации), решавшиеся в Азии авторитарными госкапиталистическими режимами, были решены в СССР на совершенно иной основе. Никакой позитивной модернизаторской повестки у режима буржуазной реставрации в России не было, несмотря на попытки её придумать. Да и сама идея, будто повестку можно просто придумать на экспертном совещании или на банкете у олигархов, заведомо абсурдна. Повестка формируется из вопросов практической жизни, требующих немедленного и конкретного ответа.

Российский новый капитализм не просто опоздал к эпохе модернизации. Возникнув на волне неолиберальных, рыночных реформ, он закономерно принял именно те формы, которые диктовались доминировавшими в тот момент тенденциями глобального развития. Как результат, он воплотил в своем развитии стратегию социального демонтажа. Если в ряде стран мы видели как модернизаторский госкапитализм постепенно смягчался политически, осваивая, с одной стороны, новые рыночные возможности, а с другой — идя навстречу растущим требованиям социального развития (иногда выдвигавшимся снизу, а иногда просто осознаваемых верхами как объективно назревшие), то у нас рыночная политика подпитывалась ресурсами, получаемыми за счет демонтажа социального государства. В этом смысле наш капитализм оказался куда более западным и куда более либеральным. Что отнюдь не сделало его более демократическим — как раз наоборот.

В конечном счете, мы получили удивительное, но совершенно закономерное соединение масштабного государственного участия в экономике с почти тотальным дерегулированием, низкие налоги, компенсируемые высоким уровнем коррупции (причем не только сверху, но и снизу), сочетание экономического либерализма и культа финансовой стабильности в духе самых примитивных западных учебников economics с совершенно варварским произволом чиновников и предпринимателей, выдрессированное ещё в СССР покорное население с элитой, совершенно забывшей про советскую традицию социальной ответственности, патерналистские ожидания низов, не подтверждаемые ничем, кроме лживой пропаганды верхов. Короче говоря, в России воцарилась социальная и культурная реакция в лабораторно чистом виде.

Государство разрасталось, но выступало не в роли регулятора, работающего на стабилизацию экономики и на обеспечение социального компромисса, а в роли доминирующего и агрессивного участника рынка, своеобразной корпорации, точнее картеля нескольких корпораций, связанных между собой неформальными договоренностями и коррупционной круговой порукой.

Единственная реальная модернизация, которую мог, если не совершить, то хотя бы завершить постсоветский капитализм, происходила в сфере потребления. То, что недоделал Советский Союз, создав потребительское общество с хроническим дефицитом товаров, завершал уже новый буржуазный порядок. По ходу дела потребление превратилось в фундаментальный принцип всей экономической жизни страны. Проедание наличных ресурсов (минеральных, энергетических, трудовых, даже культурно-эмоциональных), вот на чем строилась интеграция России в мировую капиталистическую систему. Всё, что создано было ранее, можно было теперь выставить на продажу и использовать по-рыночному, для извлечения краткосрочной прибыли. Вместо развития промышленности пришла «экономика трубы». Выкачивание и продажа ресурсов при минимуме вложений позволило на определенном этапе добиться даже некого подобия успеха при реальном росте потребления — не только верхов, но и низов. Это и были «золотые путинские годы». Увы, такое существование за счет прошлого продолжаться могло лишь ограниченное (а главное — недолгое) время.

Но опоздав к модернизации, российский капитализм прибыл в самый раз к глобальному кризису мировой системы, который ставит под вопрос и куда более успешные модели буржуазного развития. Внешние события подорвали основания стабилизации, установившейся в начале 2000-х годов, не оставляя шансов на воспроизводство сложившейся социально-экономической модели.

Именно экономическая неудача и отсутствие перспектив социального прогресса предопределили политическую и моральную деградацию элиты. Системный кризис можно было в постоянно ухудшающихся условиях стабилизировать лишь за счет столь же систематического усиления авторитаризма. В то же время сама правящая олигархия и верхи бюрократии на фоне сокращающихся ресурсов и отсутствия каких либо позитивных решений, стремительно разлагались. Наконец, отсутствие социальных лифтов (минимальный уровень вертикальной мобильности для большинства населения, включая средние слои) был обусловлен теми же экономическими системными причинами. Повышать уровень социальной мобильности, не затрагивая интересов уже существующих верхов, не прибегая к «раскулачиванию» элиты (хотя бы и взаимному) можно лишь в условиях динамичного роста. Стагнация, начавшаяся после 2008 года, закрывала любые карьерные перспективы для тех, кто опоздал к большому дележу советского наследия, не мог или не захотел в нем участвовать.

В отличие от модернизаторского авторитаризма (диктатуры развития), реакционный авторитаризм российской реставрации, закономерно сочетается с разрастающейся коррупцией, ведя государство к управленческому хаосу, не разрешая, даже не смягчая, а наоборот — обостряя все системные противоречия. Что мы и наблюдаем в полной мере во время кризиса 2020-21 годов. Закономерная экономическая неудача российской реставрации предопределила авторитарную деградацию политического режима, который, становясь всё более жестким и антисоциальным, одновременно делался всё менее эффективным в управлении. Исчерпанность модели развития вызвала нарастающее разложение как правящего класса, так и самих государственных институтов. Массовая фальсификация выборов и пренебрежение законностью со стороны тех самых ведомств, что должны её охранять и поддерживать, создали ситуацию всеобщей незащищенности и взаимной подозрительности даже в верхах общества.

Таким образом, к началу 2020-х годов Россия подошла в состоянии тотального кризиса всех институтов. Падение цен на ресурсы, пандемия ковида и спад глобальной экономики исключали какую-либо надежду на сохранение стабильности. Путинская модель оказалась полностью исчерпанной и нежизнеспособной, поддерживая себя лишь спорадическими репрессиями.

Эффективность репрессий оказалась прямо пропорциональной деморализации общества, также ориентированного на потребление и не приобретшего за постсоветские годы навыка организованной борьбы за свои права. Но нравится это нам или нет, политическая жизнь заставляет людей сталкиваться