Два памфлета - Эдмунд Бёрк

Переводчик Александр Николаевич Мишурин

© Эдмунд Берк, 2018

© Александр Николаевич Мишурин, перевод, 2018

ISBN 978-5-4490-2482-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Поиск причин общественных недугов – занятие в некоторой степени деликатное. Ведь, если кто не преуспевает в этом предприятии, то его принимают за глупца и мечтателя, а если ему удается затронуть настоящие проблемы, то появляется опасность задеть могущественных и уважаемых людей, которые скорее разозлятся от указания на собственные ошибки, нежели будут благодарны за предоставленную возможность их исправить. Если же ему придется обвинить любимцев толпы, то его сочтут марионеткой власти, а если он станет порицать власть имущих – сочтут марионеткой оппозиции. Однако при исполнении долга всегда чем-то приходится рисковать. В случае смуты и беспорядка наш закон, в определенном смысле, наделил каждого человека властью народного слуги. Когда страну настигают беды, частные лица именно в духе этого закона оправданно могут выйти за пределы своих повседневных забот. Они получают возможность в некотором смысле подняться над уровнем бездеятельного нытья о бедствиях, поразивших их страну. Они могут пристально рассмотреть эти бедствия, могут свободно поразмыслить над ними и, если им повезет, обнаружить подлинный источник проблем и предложить любой разумный метод их устранения, пусть даже и обидев тем самым нынешних власть имущих, то они несомненно помогут делу самой власти. Власть глубоко заинтересована во всем, что – пусть и вызывая временные неудобства – может содействовать успокоению умов и охлаждению чувств подданных. Я сейчас отнюдь не говорю про абстрактную ценность гласа народа. Однако пока репутация – самое ценное владение каждого человека, пока общественное мнение – одна из опор государства, полностью зависящая от этого гласа, им нельзя пренебрегать как в частных, так и в государственных делах. Народами правят не законы, уж тем более не насилие. Каким бы зарядом ни обладало принуждение или предписание, применение обоих, по правде говоря, носит чисто инструментальный характер. Народами правят теми же методами и на тех же принципах, на каких человек, не обличенный официальной властью, часто в состоянии руководить как равными ему, так и вышестоящими лицами: с помощью знания и хладнокровной эксплуатации их характера. Я имею в виду – когда общественные дела вершатся поступательно и без потрясений, а не в случае, когда управление страной представляет собой перманентную потасовку между властями и толпой, потасовку, в которой победителем выходит то одна сторона, то другая. Потасовку, в которой они попеременно отступают и наступают в серии презренных побед и постыдных поражений. Потому первым делом политика должно быть изучение характера подвластного ему народа. А добыть знание о его характере тот никогда не сможет, если сам он не заинтересован в том, чтобы понять, что именно он должен знать.

Жаловаться на время, в которое мы живем, роптать на нынешних власть имущих, сокрушаться о прошлом, чрезмерно уповать на будущее – вот обычное дело для большей части человечества, а по факту – неизбежный результат невежества и непостоянства черни. Такого рода жалобы и настроения были всегда. И все же, так как времена не всегда были одинаковы, подлинная политическая проницательность отражается в умении отличать жалобы, присущие общей слабости человеческой природы, от жалоб, являющихся симптомами конкретных проблем нашего собственного времени.

Никто, полагаю, не сочтет признаком сплина или разочарования мои слова о существовании в текущей конъюнктуре чего-то особенно тревожного. Вряд ли во власти или в оппозиции найдется человек, который думал бы иначе: что все нынешнее руководство ужасно и вместе с тем презренно; что законы не внушают больше уважения и целительного страха; что их неисполнение вызывает смех, а исполнение – отвращение. Что положение, должность и титул, равно как и всякая убедительная аргументация, потеряли уже свою значимость и смысл. Что наша внешняя политика в такой же разрухе, как и наша экономика. Что наши сателлиты становятся все более независимыми и неуправляемыми. Что мы не умеем ни уступать, ни принуждать. Что едва ли во власти и в оппозиции, дома и заграницей, можно найти нечто работающее и при этом не половинчатое. И что разобщение и смятение в государственном управлении, в партиях, в семьях, в парламенте и в народе превосходят всякие начертанные прошлым границы: вот факты, которые признают и над которыми сокрушаются все.

Положение дел ухудшается еще и тем, что великие партии, которые прежде разделяли и возмущали это королевство, теперь, в некотором смысле, полностью распались. И ведь не было никакой внешней опасности: ни чумы, ни голода. Не идет ныне речи и о работе над изменением или ужесточением – качественным или количественным – налоговой схемы. Не втянуты мы и в тяжкую войну, которая легко могла бы извратить наши суждения, а наши умы, уязвленные потерей национальной гордости, заставить в каждом повороте судьбы видеть преступную халатность властей.

Невозможно хотя бы иногда не пытаться обсуждать причину этих проблем. И я хотел бы уважить наших власть имущих тем, что сначала рассмотрю их идеи на этот счет. Нашим министрам кажется, что рост торговли и производства, что наше усиление, вызванное колонизацией и завоеваниями, совпало с чрезмерным накоплением богатства в руках конкретных людей. А вследствие того, что эти люди являлись представителями народа, богатство сделало их слишком гордыми, жестокими и неуправляемыми, что присущее части из них высокомерие, исходящее от чрезмерного богатства, и характерная для другой их части смелость, пробужденная ненавистной бедностью, сделали их способными на самые отвратительные поступки. Так что они презрели всякую субординацию и отвергли безоружные законы свободного государства – барьеры, слишком слабые, чтобы остановить гнев такого свирепого и неудержимого народа, как наш. Они утверждают, что для распространения недовольства не было соответствующего повода, что они вели крайне деликатную и предельно мудрую политику. Грязные делишки некоторых клеветников, объединенные с интриганством нескольких разозленных политиков, по их мнению, произвели в народе эти неестественные настроения.

И правда: нет ничего более неестественного, чем теперешние потрясения, если, конечно, принять вышесказанное за истину. Признаться, если я и соглашусь с этой точкой зрения, то очень неохотно и только в случае наличия ясных и неоспоримых доказательств, ибо сама она сводится к простому и очень унылому утверждению: «Руководство у нас хорошее, у нас народ плохой», – мол, мы готовы кусать руку, которая нас кормит, мол, мы с остервенелым безумием сопротивляемся тем мерам и в неблагодарности своей черним людей, единственной целью которых является наши мир и процветание. Если кучке жалких клеветников, действующих в связке с бездарными политиканами, не обладающими ни добродетелью, ни умом, ни харизмой (а именно такими их все время представляют указанные господа), хватает сил для того, чтобы вызвать подобные проблемы, то народ, в котором их можно вызвать такими средствами, и вправду должен быть испорчен. И это уже не говоря про серьезное недовольство этим состоянием народа, ибо, согласно их гипотезе, его болезнь неизлечима. Если богатство народа и есть причина его нестабильности, то, надеюсь, они не предлагают сделать хранителем стабильности бедность. Если наши заграничные владения являются причиной столь буйного роста недовольства, не стоит же отказываться от них из-за такого их эффекта. Если наша свобода ослабила исполнительную власть, не хотят же они – я надеюсь – ради восполнения дефицита законности воззвать к деспотизму. Каковы бы ни были их намерения, пока что о таком открыто они не заявляли. И это, кажется, приводит в отчаяние, ибо не над кем нам больше работать, кроме тех, кого Бог поселил на этой земле. И если уж они окажутся сущностно и неисправимо порочны, то можно сказать