Такая внутренняя раздробленность делает Северный Кавказ крайне уязвимым в качестве форпоста России. Возникает существенное противоречие: в геополитическом отношении Северокавказский регион — это единый территориальный узел, прочные позиции на котором могут дать России козырь в будущей борьбе за передел сфер влияния на Большом Кавказе и вокруг него, а во внутриполитическом отношении Северный Кавказ — это множество республик, расположенных компактно по отношению друг к другу, но имеющих друг с другом мало общего, кроме границ.
Земельная проблема как двигатель этнизации
На протяжении 1990-х годов Северный Кавказ (вне известной истории двух войн в Чечне) был известен как территория с сильными межэтническими противоречиями, которые либо выливались в силовое противостояние (конфликт в Пригородном районе в октябре — ноябре 1992 года), либо удерживались на его грани благодаря активной деятельности государственных или негосударственных посредников (конфликт в Новолакском районе Дагестана в 1991–1993 годах; противостояние власти и этнических общественных организаций в Кабардино-Балкарии в 1992–1993 годах; конфликт в ходе выборов главы Карачаево-Черкесии в 1999 году). Общей чертой всех этих конфликтов является то, что они касались либо территориальных претензий одного региона к другому, либо борьбы за власть в отдельном регионе.
По прошествии 2000-х годов на Северном Кавказе практически не осталось конфликтных узлов, которые касались бы указанных вопросов и при этом были бы связаны с межэтническими отношениями. В частности, крайне искусственной выглядит идея «национального распределения» постов в регионах Северного Кавказа, регулярно муссируемая в федеральных СМИ. Вопреки их утверждениям, массовые протесты по поводу тех или иных кадровых назначений в северокавказских регионах в последние годы не были этническими. Последний раз тема национальности назначенца на высокий пост в республиках в СКФО звучала, по-видимому, в ноябре 2008 года, когда черкесское общественное движение Карачаево-Черкесии «Адыгэ-Хасэ» приняло заявление, в котором выражалось недовольство по поводу назначенца на должность председателя правительства региона. Однако каких-либо массовых акций в поддержку этой протестной позиции засвидетельствовано не было.
Реальная угроза для межэтнических отношений на сегодняшнем Северном Кавказе исходит из совершенно других сфер и напрямую связана не столько с региональной политикой, сколько с хозяйственными вопросами. В качестве примера кратко рассмотрим ситуацию в Дагестане. Начиная с 1920-х годов, а особенно интенсивно — с 1950-х годов, в этой республике шло переселение горцев на равнину, как плановое, так и стихийное. В сельской местности в административном плане это переселение делилось на два потока. С одной стороны, представители горских народов переселялись в села, входящие в состав равнинных районов, — как населенные до этого другими этносами, так и основывавшиеся переселенцами. С другой стороны, горские хозяйства в советское время получали на равнине в пользование значительные площади сельскохозяйственных земель, на которых стихийно возникали поселения горцев.
В постсоветское время республиканским законом от 1996 года эти площади получили статус земель отгонного животноводства и предоставляются в аренду сельхозпредприятиям, зарегистрированным в горных районах; их размер превышает 1,2 млн га.
В последние годы земельные конфликты возникали как вокруг горских сел, входящих в состав равнинных районов, так и на землях отгонного животноводства. Во многих конфликтах подобного рода стороне, противостоящей переселенцам с гор, оказывают помощь общественные организации, выступающие от имени одного из основных народов дагестанской равнины — кумыков. В апреле 2012 года кумыкские активисты разбили палаточный лагерь в северном пригороде Махачкалы — местечке Караман. Лагерь был организован на земле, на которую претендуют три кумыкских поселка, находящихся в черте Махачкалы, однако протестная акция явно вышла за рамки этого конкретного конфликта, объединив кумыкских этнических активистов из разных частей Дагестана.
Данный пример иллюстрирует, как этническая консолидация на сегодняшнем Северном Кавказе может идти «снизу вверх», отлокальных конфликтов — к объединениям регионального масштаба. Во многом неясным остается вопрос о том, кто сможет воспользоваться плодами такого объединения. Здесь возможны два сценария, не исключающие один другого. Во-первых, общественники, оказавшиеся «на гребне» протестиых выступлений, могут использовать эту свою позицию в интересах каких-либо политических игроков внутри Дагестана. Во-вторых, этническая консолидация кумыков, тюркского народа, может получить зарубежную поддержку. Сейчас нет свидетельств того, чтобы кто-либо пытался сделать реальным второй сценарий. Однако исключать его полностью не следует ни при каких обстоятельствах.
Ислам: есть ли внутренние ресурсы стабилизации?
Реальная роль ислама на сегодняшнем Северном Кавказе — предмет значительных спекуляций и медийных преувеличений.
Вопреки распространенной в СМИ точке зрения, даже в восточной части Северного Кавказа, в целом более исламизированной, чем западная, говорить о «торжестве шариата» и тотальной замене им российских законов не приходится. Исламские нормы действуют наряду со светскими в довольно ограниченных сферах — прежде всего в семейных отношениях, при урегулировании бытовых конфликтов (например, связанных с ДТП) и проч. В вопросах собственности частые обращения жителей к исламским судьям (кадиям) не отменяют российскую юрисдикцию: например, в Дагестане, как и в других регионах России, сейчас идет процесс государственной регистрации прав граждан на землю. «Подстраивание» практики светских учреждений под исламские нормы — также скорее декларируемый, чем реальный процесс. Например, по нашим наблюдениям, в Дагестане, в том числе в сельской местности, в большинстве общеобразовательных школ не введено раздельное обучение мальчиков и девочек. Существенными могут быть и различия по «бытовому» влиянию ислама внутри одного и того же региона. Интересны в этой связи данные Территориального органа Росстата РФ в Дагестане за 2010 год: доля детей, родившихся в том году у женщин, не состоящих в зарегистрированном браке, по разным городам и районам Дагестана варьировалась от 35 % до 2 %. Высокий процент, по мнению многих демографов, означает большое количество браков, регистрируемых только по исламскому обряду. Очевидно, есть районы, где это почти норма, а есть районы, где все иначе. К этому необходимо прибавить, что в СМИ Дагестана идет регулярная и довольно жесткая полемика между сторонниками и противниками роста роли ислама в обществе.
На наш взгляд, не стоит ожидать, что в ближайшем будущем Северный Кавказ ожидают какие-либо глобальные изменения в отношении социальных функций ислама. Однако стабильность или, наоборот, дестабилизация региона во многом зависят от внутренней ситуации в исламской среде, от остроты конфликтов в ней. Как известно, силовое противостояние в ряде северокавказских республик (в Дагестане с конца 1990-х годов, в Кабардино-Балкарии с первой половины 2000-х годов) было начато в условиях жесткой взаимной оппозиции разных исламских течений, некоторые из которых ассоциировались с местными Духовными управлениями мусульмане некоторые — нет. Бесспорно, существенным катализатором силового противостояния стали и конфликты между семьями членов НВФ и сотрудниками правоохранительных органов, раскручивавшие спираль взаимной мести. Однако внутриисламские конфликты не следует сбрасывать со счетов, когда речь идет о поиске путей мирного развития ситуации на Кавказе: разумеется, не эти конфликты сами по себе обеспечили силовое противостояние, но все же фон для него составляли именно они. В этой связи в качестве примера интересен нынешний диалог, начатый между представителями разных исламских течений в Дагестане. Он стартовал со встречи религиозных лидеров в Центральной мечети Махачкалы в конце апреля.
Попытки провести некий публичный диалог между разными представителями дагестанского ислама делались еще весной 2011 года. Однако диалог, начавшийся в апреле 2012 года, отличается от предыдущих попыток двумя особенностями. Во-первых, в 2011 году диалогу открыто содействовали региональные органы власти, а также некоторые федеральные структуры. Сейчас, по крайней мере внешне, диалог организован без их участия. Во-вторых, организаторы встреч весной 2011 года предпочитали четко не обозначать их участников как «стороны». Тогда, скорее, пытались создать некое подобие «открытой трибуны», доступ к которой получил бы по возможности более широкий спектр местного ислама. Теперь же прямо указывается, что диалог идет между Духовным управлением мусульман Дагестана (ДУМД) и Ассоциацией ученых «Ахль-Сунна» в Дагестане. Об этом говорится в итоговом документе апрельской встречи, в итоговых документах последовавших за ней «районных» встреч, в публикациях дагестанских СМИ на эту тему. И сами участники диалога в частных и публичных беседах признают, что это именно диалог между двумя организациями, а не некий аморфный «круглый стол», где каждый из участников говорит сам за себя.
