Обратите внимание еще на такой факт, что чем ближе к концу войны, тем больше и Российская империя, и Османы, и Габсбурги пытаются, как им кажется, использовать последний ресурс мобилизации этого человека с ружьем – использовать национализацию частей. Т.е. в русской армии создаются украинские, белорусские части и т.д. Эти части потом окажутся очень важным фактором при формировании национальных государств. Если, вы, кстати, посмотрите на элиты всех государств, которые возникли на развалинах Габсбургской империи, то вы обнаружите, что их элиты в межвоенный период – это почти исключительно люди, которые были в армии и были связаны тем, что называется «ветеранский опыт». Они, как правило, были в одном легионе, в одной дивизии, в одном корпусе, в одном лагере для военнопленных, они были объединены какими-то общими переживаниями.
Эти империи могли существовать как империи за счет некоего сотрудничества и ограничения взаимной подрывной деятельности. И как только они отказались от этих ограничений, они сами себя порушили. Надо учитывать, что не работает теория чайника: закипает, закипает это национальное движение, температура повышается, 70°С, 80°С, 90°С – взорвалось. Посмотрите, например, на поляков. Более 3 млн поляков (а это люди, которые в XIX в. активно восставали во всех империях) исправно стреляли друг в друга через линию фронта в течение нескольких лет. Они лояльно служили в романовской, габсбургской и даже немецкой армиях.
Если мы посмотрим на период уже окончания Первой мировой войны, то мы увидим, что на самом деле все эти национальные движения субъективно, по самоощущениям лидеров этих движений, были очень слабы. В 1917 г. был создан орган, он назывался Тариба (совет). Это был орган Литовского национального движения. Чем ребята занимались в течение года? Они слали телеграммы в Берлин. Текст телеграмм был примерно такой: мы торжественно объявляем недействительными все прежние договоры и клятвы о привязанности (имелись в виду обязательства перед Россией) и хотим стать частью проектируемой немецкой Mitteleuropa. В принципе, лидеры этих национальных движений по большей части думали о том, как бы найти нового патрона в этой разрушающейся ситуации. Потому что нужно отдавать себе отчет в том, что для Российской империи (и это последнее, что я скажу) мощнейшим фактором распада была большевистская революция.
Если мы посмотрим, например, на закавказских лидеров (там есть Закавказская Федерация), они ведут переговоры с турками, это 1918 г. Чего от них добиваются турки? Прежде всего, начальное условие переговоров – провозгласите независимость от России. Какой ответ грузинских и армянских деятелей? «Нет. Мы являемся частью Российской Федерации, которая будет создана, когда будет восстановлена власть Временного правительства». Временного правительства нет. Они объявляют, что они ему лояльны. Почему? Знаете, когда гуляешь по зоопарку и неожиданно из клетки выскочил тигр, главное – вовремя найти свободную клетку и туда спрятаться. Это к вопросу о тюрьме народов. Империю можно называть тюрьмой народов, но она еще защищает от внешних воздействий. Для грузин и армян российская тюрьма народов прежде всего выполняла эту функцию.
Но если проваливается легитимный центр (а в большевистской революции этот центр проваливается), то все элиты на окраинах начинают волей-неволей думать о том, как мобилизовать местный национальный ресурс для борьбы с большевиками.
Если мы посмотрим на таких людей, например, как Вернадский. Можно его считать украинским патриотом? Очень сомневаюсь. Он не был великорусским шовинистом, но украинским патриотом в плане отдельного от России существования он вовсе не был. Он основывает украинскую Академию наук. Почему? Потому что он не верит в то, что большевиков удастся выгнать из Москвы и Петербурга, но он очень надеется, что какие-то элементы русской культуры удастся сохранить на Украине, если ее удастся отстоять от большевиков.
И таких людей было довольно много. Короленко в своих дневниках замечает, когда он увидел какого-то русского офицера в армии Петлюры: «Господи, до чего же надо было довести людей (имеется в виду: до чего же большевики должны были довести людей), чтобы они шли в любую армию, которая воюет с большевиками».
Завершаю. Обещал вывод, который имеет отношение к современной политике. Он будет такой. Даже в эпоху своего высшего могущества в XIX в. империя Романовых, те люди, которые ей управляли, прекрасно осознавали, что на свои западные окраины они не могут смотреть, как на свой задний двор, в котором они и только они хозяева и никаких других влияний нет. Даже Сталин это понимал в эпоху своего высшего могущества в 30-е гг. Когда он переходит от политики коренизации к политике подавления национальных элит, потому что теперь он переходит к тактике защиты того, что есть.
К чему я это все говорю. Политика Москвы в 90-е гг., которая была основана на представлении о том, что теперь, даже после распада Советского Союза, Москва, тем не менее, может претендовать на пространство СНГ, в том числе на западную часть этого пространства, на решающее и исключительное слово, – были глубочайшим заблуждением. И очень обидно, что пришлось заплатить тяжелыми поражениями и, в общем, потерей лица в 2003-2004 гг. за осознание этой истины. Слава Богу, кажется, сегодня эта истина осознана. Спасибо.
Обсуждение
Лейбин: Я, конечно, должен подхватить знамя современности. Уроков извлекать мы не будем. Но чрезвычайно продуктивная логика анализа может быть применена и на современном материале, что вы, в частности, показали в своем выводе. И остаются еще вопросы о применении данной логики к современному материалу. Что такое современный материал – понятно. Есть игра с окраинами, есть многонациональные, многоэтнические образования, включая Евросоюз, Российскую Федерацию, Украину, Грузию и др., есть разные типы игры. Вопрос. Есть ли сейчас, на данный момент, какая-то конвенция о том, чтобы похожие игры не были играми на уничтожение? Если нет, то возможна ли она и в каком виде? Как могла бы выглядеть конвенция в данной ситуации? На неуничтожение, например, России и Украины.
Миллер: Я отвечу на этот вопрос. И давайте так, если у кого-нибудь еще есть вопрос по политической части – еще один, скажем, зададим, а потом хотелось бы получить исторические вопросы.
Реплика из зала: Расскажите, пожалуйста, вашу последнюю мысль чуть-чуть более развернуто.
Миллер: Хорошо, постараюсь это развить. В 90-е и последние годы Россия оказалась вовлечена на западных окраинах бывшей Российской империи в игру с нулевой суммой. Игра формулируется так: столько, сколько один игрок выигрывает, столько другой игрок проигрывает, и другого быть не может. Соответственно, с одной стороны воевала Россия, а с другой стороны воевали те, кто был активными игроками, условно говоря, Запада. Но я сразу оговорюсь, что не все на Западе собирались участвовать в этой игре в таком исполнении.
Эта игра в длительной перспективе, с точки зрения России, обязательно обречена на провал. Она обречена на провал по одной простой причине. Потому что соревнование с Западом в цивилизационной привлекательности мы раз и навсегда проиграли, по крайней мере, в обозримой перспективе. У нас есть другие козыри. Но в XIX в. Российская империя еще участвовала в этой борьбе – соревнование в цивилизационной привлекательности и цивилизационной лояльности. В рамках такой борьбы можно было, например, не запрещать литовский язык, чего никогда не делали, но запрещать использование латиницы для литовского языка. Это была граница цивилизационной лояльности. А перед этим запретили латиницу для украинского и белорусского языков.
В современных условиях Россия может что-нибудь для себя выиграть в том случае, если она найдет те пункты в повестке дня, по которым сотрудничество будет интересно и определенным западным партнерам. Я бы не сказал, что таких договоренностей совсем не проглядывается. Мне кажется, что в определенной сфере они есть.
Смотрите, если мы будем говорить, какие уроки извлечены из той катастрофы, которая постигла российскую политику на Украине в 2004 г. Я бы сказал, два главных урока. Первый урок – экономизация способов влияния. Посмотрите, сегодня это прежде всего проблема энергоносителей, это «Газпром». И это принципиально важно. Потому что, если мы спорим о цене на газ, о тарифах на транзит со всеми вытекающими отсюда последствиями для этих стран, то это легитимный, как любит повторять Путин, спор хозяйствующих субъектов. И те или иные договоренности заключаются между этими субъектами, и они легитимны с международной точки зрения.
Теперь посмотрим, в чем интерес «Газпрома», помимо большой трубы, объемов газа и его цены. Это то, что называется красивым словом retail. Для того чтобы получить большую, настоящую, реальную прибыль, надо войти на рынки розничной торговли энергоносителей. Как это делает «Газпром», как он старается это делать? Посмотрите на Прибалтику. При том, что Прибалтика очень антироссийская, они там стоят насмерть, как Брестская крепость, газовый рынок Прибалтики уже целиком принадлежит кому? Нет, не одному «Газпрому», но и «Газпрому» в том числе в консорциуме с немецкими компаниями. Т.е. крупные газовые и нефтяные игроки Германии и России о чем-то очень существенном договорились. Символом этого (только символом!) является новое трудоустройство Герхарда Шредера. Последствия – очень серьезные.
