Ознакомительная версия.
Интересны и нетривиальны другие оценки и наблюдения мыслителя, нередко передаваемые в афористически-«ницшеанских» формах. Так, по словам Цымбурского, «науке присуща "воля к истине", а геополитике, как роду деятельности – "воля к творчеству"».
Ключевой категорией геополитики служило для него географическое явление. Именно на нее она, как мировидение, опирается. Частное проявление данной категории – гроссраум, одновременно, наряду с «жизненным пространством народа», «Сушей» и «Морем», выступающий частным случаем феноменов, названных Цымбурским (по-видимому, в честь К. Хаусхофера и всей немецкой «философии жизни») «Большими Формами Жизни».
Нельзя не согласиться с ним в том, что сущностное свойство геополитики – проектность. Здесь Цымбурский солидарен с именитым критиком данной дисциплины Е.В. Тарле, который высказался по поводу геополитики незадолго до того, как его наблюдение стало подкрепляться действиями на международной арене пронизанного геополитическими токами «Третьего рейха».
Поэтому последовательно и органично заключение Цымбурского о том, что природа геополитики – в конструктивистском подходе к географии человеческих сообществ. Причем геополитика, по его мнению, не только планирует, но и исследует мир – исследует в целях проектирования, зачастую – через его посредство. Один из главных фокусов геополитики виделся ему в изучении перспектив конструирования Больших Пространств, «новых целостностей, в которые входят "кубиками" страны с их народами, почвой, хозяйством».
Тем не менее, важнейшая, по мнению мыслителя, фокусировка геополитики – этатистская. Данная дисциплина обязана служить государству, прояснять его требования, быть «пространственным самосознанием» государства.
Незаконченная работа Цымбурского – серьезный вклад в изучение истории геополитических идей и концепций, геополитической мысли в целом, причем не только отечественной, но и мировой.
Именно на ее страницах «русский Хантингтон» обнаруживает, что гипотеза столкновения цивилизаций Хантингтона американского восходит к «геополитике панидей»[72] К. Хаусхофера образца 1931 г., который, в свою очередь, близок к доктрине «государств-материков», разработанной в 1927 г. евразийцем К.А. Чхеидзе, тогда как концепция евроазиатского и североамериканского приморья-римленда как инкубатора держав – «мировых господ» впервые была выдвинута в 1916 г. великим русским географом В.П. Семеновым-Тян-Шанским и лишь в 1942 г., независимо от него, заморским «талассократом» Н. Спайкменом[73].
В то же время, история геополитической мысли открывает истоки некоторых идей самого Цымбурского. В связи с этим необходимо вспомнить статью X. Маккиндера 1943 г. «The Round World and the Winning of the Peace», которая пропагандировала кооперацию стран Северной Атлантики, лежащих по обе стороны океана, с СССР – держателем хартленда. Цымбурский в 2006 г. опубликовал свой перевод этой работы на русский язык, он на нее нередко ссылается, в том числе – и в своей незаконченной диссертации. Не в этой ли статье – корни его концепции «Великого кольца» демократий Севера, сформулированной им на рубеже 1980-х – 1990-х годов?
Нельзя не оценить предложение Цымбурского выделить в рамках политологии отрасль, изучающую геополитику, которую он предлагал назвать геополитологией. Связь между геополитикой и геополитологией виделась ему подобием связи, соединившей, по К.Г. Юнгу, алхимию с глубинной (аналитической) психологией XX в. От геополитологии он ждал «раскрытия интеллектуальных, духовных структур, проявляющихся в геополитическом проектировании».
Юнг, Хаусхофер, «философия жизни», причем не столько «безумный Фридрих» (Ницше), сколько «божественный[74] Освальд» (Шпенглер), – эти имена и явления очерчивают далеко не полный ряд симпатий и глубоких влюбленностей В.Л. Цымбурского в сфере немецкой мысли. Все они, даже не будучи прямо связанными с геополитикой, так или иначе сказались на его геополитических штудиях.
Новаторским, оригинально-авторским является подход Цымбурского к истории отечественной геополитической мысли. Он стремился обосновать такую методологию анализа геополитических исканий в России XVIII-XX вв., которая, сочетая черты проблемного и хронологического подходов, была бы свободна от эклектики и пороков, вредящих каждому из этих принципов, взятому по отдельности. Согласно Цымбурскому, данная методология родственна методу СВ. Лурье, «просвечивающей» геополитику «культурной темой» – подобно тому, как легкие просвечивают рентгеном.
Мыслитель предложил систематизировать историю нашей геополитики на основе своей концепции стратегических циклов внешней, в том числе – военной политики цивилизационного тандема «Европа-Россия». Выявляемая Цымбурским череда ходов и фаз данных циклов[75] – основа для естественной, а не произвольно привносимой периодизации российских геополитических конструкций и изысканий.
Ограниченность такого подхода – в том, что существованию самого этого тандема мыслитель отводил время с начала XVIII (эпоха Северной войны) до конца XX века (распад СССР). Будущее выше обозначенной цивилизационной пары рисовалось ему в перспективе бракоразводного процесса.
Мыслитель прослеживал приметы «затяжного» четвертого хода выводимого им последнего стратегического цикла в событиях 1980-х – 1990-х годов, однако «третья евразийская интермедия», которая должна была его завершить, виделась Цымбурскому не более чем актуальной возможностью, впрочем, проступающей ясно. Осуществится ли эта возможность и в какой из версий – зависит от российского руководства начала XXI в. К счастью, данное предположение мыслителя всё еще актуально.
Поэтому методология Цымбурского максимально органична для изучения геополитических идей петербургского и, по его собственной изящной терминологии, «большевистско-второмосковского» периодов – будучи, собственно говоря, для того и созданной; но она принципиально неприменима к доимперской истории нашей геополитической мысли. Пригодность же «модели Цымбурского» к исследованию современного этапа ее развития является предметом для обсуждений.
К традиции российской геополитической мысли автор диссертации, в соответствии со своим пониманием геополитики, относил тексты политического, историософского, географического и всяческих иных жанров, которые обладали проектным характером и выстраивали картину мира из политизированных пространственно-географических образов, закладывая в нее программу действий, прежде всего – для государственной власти.
Он нашел интересное и вполне логичное объяснение тому, что в истории отечественной геополитики философы и литераторы явно занимают большее место, нежели на Западе. По мнению Цымбурского, дело в том, что проекты Большого Пространства России, как правило, выступают символами ее цивилизационного самоопределения, причем физическая география, включаемая в такие проекты, обретает нагрузку цивилизационных сверхсмыслов. Поэтому «естественникам» с «прагматиками» – географам, военным, политикам – приходится потесниться, давая место «гуманитариям» и «идеалистам».
Подобный, но лишь на первый взгляд, феномен наблюдается в странах российско-европейского междумирья. Там, однако же, по иным причинам, отличающимся от российских причин рассмотренного выше явления, так же как «второе издание крепостничества» к востоку от Эльбы отличается от крепостного права в нашем отечестве, проектно-геополитическая мысль находится в еще большей зависимости от идеологии и сверхсмыслов, закладываемых в нее религиозными деятелями и гуманитарной интеллигенцией, из среды которых, кстати говоря, выходит масса политиков. Благодаря этому часть постсоциалистической Восточной Европы время от времени рискует превратиться в «Европу сточную», подобно нынешней Украине.
Вскрывает В.Л. Цымбурский и «ползучий», хотя, в данном конкретном случае, остаточный европоцентризм российской картины мира. Он замечает, что «в сегодняшнем русском словаре средиземноморский "Ближний Восток" остается рудиментом … мистифицирующего словоупотребления, отождествлявшего российский взгляд на мировую карту со взглядом из Европы», что в свое время, по мнению исследователя, камуфлировало то положение, в котором «Восточный вопрос» был для Российской империи частью «вопроса Западного». По его словам, уже при Николае I «Восточный вопрос» зазвучал как вопрос «русской гегемонии над восточным центром романо-германской Европы, а через него и над этой цивилизацией в целом».
Недописанная работа Цымбурского таит немало загадок. Так, есть в ней намек на то, что мыслитель изменил свой взгляд на «евразийскую интермедию» – пятый событийный ход в каждом из выводимых им циклов взаимоотношений в системе «Европа-Россия» XVIII-XX вв., однако как именно стал он воспринимать этот ход – осталось совершенно неясным.
Ознакомительная версия.
