Приходится признать, что анархо-мистики не принадлежали ни к одной ветви масонства, хотя какие-то связи А. А. Карелина с «Великим Востоком Франции» (или сходной системой) представляются возможными. Вывод несколько обескураживающий, потому что в 20-х годах в Москве и в Петрограде существовали масонские ложи (о них начинают упоминать в печати), причем ложи именно этического, а не политического направления (которому посвящены книги Б. Николаевского и Н. Берберовой). Интересно признание скрипача Камерного (а затем Большого) театра 3. М. Мазеля, близкого друга М. А. Чехова, что в середине 20-х годов он вместе с Чеховым «ходил на заседания масонской ложи в Москве». Поначалу я склонен был относить это к «Ордену Света» или «Храму Искусств».
Что же представляли собой эти организации?
Мне кажется, что понять их возникновение и распад, их характер и место в истории общества могут помочь показания людей, искренне говоривших на следствии о своем мировоззрении. При заполнении «Анкеты арестованного» и в протоколе первого допроса почти каждый из них указал на свое анархическое мировоззрение. Многие не скрывали, что «к Советской власти относятся, как и ко всякой власти, отрицательно, но считают нужным ее поддерживать за неимением лучшей». И все же это были очень разные люди, путь каждого из них в «Орден Света» был далеко не прост. Были люди верующие (Е. Г. Адамова), сомневающиеся (А. С. Поль), прямые атеисты, как И. Н. Уйттенховен-Иловайская…
Через мистику и толстовство к раннему христианству шел Н. К. Богомолов — один из ближайших сподвижников А. А. Карелина по ВФАК, впоследствии разошедшийся с А. А. Солоно-вичем. 14 сентября 1930 года он писал на допросе: «Еще раньше (до смерти Карелина. — А. Н.) я начал интересоваться учением Л. Н. Толстого. Одного анархо-коммунизма мне казалось мало, казалось необходимым подвести под него более обширные основания идеологического порядка. Толстой связывал свое учение с христианством <…> Так я вошел в число членов-соревнователей Толстовского общества в Москве. Посещал собрания Общества и много думал, какой путь правильный: с применением насилия или без применения насилия? Решение этого вопроса я считал для себя важным. На этом пути мне пришлось обратиться даже к прочтению Евангелия и литературы по истории христианства. Должен оговориться, что я вообще не церковник, не хожу в церковь. К церкви, как властной организации, как к организации принципиально иерархического порядка у меня всегда было ярко отрицательное отношение. Нужно проводить резкую грань между церковью и христианством, беря последнее как одно из учений о нравственности. Прочитавши некоторые источники, я увидел в поучениях церкви, что вопрос об оправдании государства и власти, оправдании насилия является нелогичным, двойственным и явно неверным. Размышления над текущей политической деятельностью как в СССР, так и за границей, привели меня к мысли, что применение насилия и должно становиться все менее действенным для тех, кто его применяет. Насилие не дает тех результатов, которые ожидают от него <…> Ознакомление с мистическими идеями, с учением Христа по Евангелию показало мне и с этой стороны правильность основных установок анархизма, как я их понимал, то есть принципов любви, красоты, безвластия, принципа добра <…> Слова Христа „не убий“, „взявший меч от меча и погибнет“ явились для меня определяющими мое личное поведение…»
К слову сказать, о том же говорил и К. И. Леонтьев: «Я исповедую христианские идеи, заключающиеся в той проповеди любви, которая изложена в Евангелии, но не в церковном толковании, а в моем собственном, именно: Церковь истолковывает учение Христа для поддержки власть имущих, а в моем истолковании учение Христа является попыткой построить на земле братство на основах любви и равенства…»
Более подробно, с указанием возможной практической деятельности, писал о своем мировоззрении Н. И. Проферансов.
«Приблизительно с 1910 — 12 гг. я перестал быть материалистом, а когда стал анархистом, то не считал, что для анархиста обязательно быть материалистом. Я считал и считаю, что в социализме и анархизме сущностью их являются требования, которые общи с требованиями первоначального христианства, именно — общечеловеческая солидарность и любовь к каждому человеку. Первоначальное христианство привлекает меня также тем, что отрицает собственность, государственную власть и стоит за экономическое равенство. В связи с этим я стал думать, что задачей анархистов в условиях советской действительности является пересмотр старого отношения к религиозным проблемам и обоснование синтеза анархического мировоззрения и мировоззрения раннего христианства, а также обоснование новой философии анархизма — осуществление в жизни таких учреждений, которые бы вытекали из этого синтеза анархии и религии. Это мне представляется возможным в результате длительной работы над просвещением в этом духе народных масс. Под такими учреждениями я мыслю всякого рода союзы, артели, коммуны, создаваемые на принципах религиозно-философского анархизма… Основываясь на существовании толстовских коммун, я думаю, что в таких коллективах можно вести анархическую и духовно-просветительную работу…»
С иной подготовкой и иными мыслями оказался в ордене А. В. Уйттенховен (1897 — 1966). До конца следствия он категорически отрицал свою причастность к ордену и признавал только факт личного знакомства с Карелиным, Солоновичем и другими анархо-мистиками. Но в данном случае для нас важнее другое: объективный набросок эволюции интересов многогранного и талантливого человека — он был блестящим художником, служил секретарем военного атташе в Риге, блестяще знал несколько языков (в том числе древние), переводил, писал стихи… и провел жизнь по ссылкам и лагерям, скончавшись убежденным анархо-мистиком в инвалидном доме под Архангельском. Вот что он писал о себе 14 октября 1930 года:
«На повторный вопрос об эволюции моего мировоззрения могу сообщить следующее: интерес к вопросам философского характера возник у меня очень рано (мне было тогда лет четырнадцать), и первым был интерес к анархизму, выразившийся в чтении Эльцбахера и Ницше. Чтение Эльцбахера (книга „Анархизм“, где излагаются разные системы анархизма) привело меня к изучению Льва Толстого и к увлечению его „Евангелием“, так что в течение нескольких лет (до 1915 — 1916 гг.) я считал себя толстовцем. От этого периода осталась у меня склонность к вегетарианству (мяса я не ем до сих пор, рыбу — изредка) и некоторые взгляды на искусство (например, нелюбовь к Шекспиру). Знакомство с различными религиозными системами (через Толстого) привело к изучению буддизма и теософии. Первое выразилось в том, что в университете я занялся изучением санскрита, прерванным призывом меня на военную службу в мае 1916 г. В университете же прочитал почти все книги по теософии, имевшиеся на русском языке. Пребывание на военной службе до октября 1917 г. (когда я вернулся с Юго-Западного фронта) прервало это изучение, возобновившееся отчасти осенью этого же года. В университете я занятия не возобновлял, т. к. интересующие меня предметы (санскрит и экспериментальная психология) не начинали читаться. В это время я нашел (по объявлению на обложке книги) библиотеку Теософского общества, некоторое время брал там книги и познакомился с некоторыми теософами — председателем московского Общества Герье, библиотекарем Зелениной, Н. А. Смирновой, П. Н. Батюшковым. Из теософской литературы мне больше всего нравились книги Р. Штей-нера, но тогда же я узнал, что Штейнер не теософ, а антропософ. Они привели меня к антропософии, и это увлечение (вытеснив теософию) продолжалось вплоть до осени 1920 г. Попав в это время за границу (в г. Ригу, в качестве секретаря военного атташе), я стал изучать последние работы Штейнера в области социального организма. По возвращении в Москву в 1922 г. я прочел в Антропософском обществе доклад „Очередная утопия“, в котором резко критиковал идеи Штейнера, после чего всякие связи, кроме личных, с антропософией были прерваны…»
Судя по всему, Уйттенховен познакомился с Карелиным в 1924 году, может быть чуть раньше, и хотя он всячески уходил от ответа на вопрос, когда и при каких обстоятельствах это случилось, можно думать, что знакомство состоялось через В. С. Смышляева или Ю. А. Завадского (Уйттенховен хорошо знал их по театру, как, впрочем, и многих других сотрудников и актеров 2-го МХТа). Столь же вероятно, что знакомство с этим кругом лиц, входивших в «Орден Света», началось у него в Антропософском обществе через М. А. Чехова и А. Белого, о знакомстве с которым еще весной 1917 года он говорит в своих показаниях. Кроме Белого, из антропософов он называет A. С. Петровского, М. П. Столярова, Григорьева и Васильеву. Интересом к «древним легендам» объяснял свое вступление в орден А. С. Поль, знакомством с Карелиным — Ю. А. Завадский и П. А. Аренский. Аренского рука ОГПУ достала только в мае 1937 года, когда уже были забыты анархо-мистики, но продолжался «отлов интеллигенции». По многим показаниям,
