Что такое элита? Это десятки тысяч таких Хаммеров. Каждый из них прячет правду о себе. Ибо эта правда содержит секретный материал, не имеющий срока давности. А также — разного рода неприятные сведения. Которые с точки зрения членов семьи (а также элитного сообщества в целом) могут не только подорвать индивидуальные репутации, но и спровоцировать гораздо более нежелательные процессы.
Предположим, вы обнаружили всю эту правду. И сумели доказать, что это правда, а не ваш вымысел. При этом вы должны учитывать, что если элита как совокупность закрытых социальных систем существует, то она обязательно будет защищаться от ваших вторжений. Но предположим, что вы преодолели все ее защиты (с чего бы это?). Что дальше?
Дальше десять тысяч закрытых семейных историй начинают переплетаться друг с другом. Образуется неимоверно сложный лабиринт. Это именно лабиринт, а не матрица. Полнота ваших сведений об архитектурных элементах этого лабиринта должна дополниться полнотой сведений о связях между различными слагаемыми данной суперсложной конструкции. Полнота и достоверность описаний начинают входить в противоречие.
Это противоречие знакомо всем, кто помнит (даже из школьного курса), что выводить закономерности поведения большого ансамбля частиц (например, газа) из свойств отдельных частиц (например, молекул этого газа) в принципе невозможно. Было бы это возможно — не было бы очень многих отраслей знания. Термодинамики, например.
Но дело не только в необъятности темы. Дело и в ее неопределенности.
Что такое наука об элите? Это социология или это история?
Предположим, что это история. Тогда элементом исследования является обычная биография. Биография тем и хороша, что в ней есть персоналистичность. Более того, биография тем лучше, чем больше в ней этой персоналистичности. Между тем я убежден, что для науки об элите персоналистичность в каком-то смысле является не необходимым условием, обеспечивающим адекватное понимание, а «шумом», который надо отсечь, изъять, подавить.
Человек как личность, осуществляющая действие, — это одно. Человек как элемент элитного ансамбля, интегрированный в элитную же игру, — это другое. На элитной сцене действует не человек в его обычной жизненной полноте, а некая «человекофункция». Шахматная фигура, стоящая на огромной многомерной доске с бесконечным количеством игровых клеток.
Для того, чтобы получить первичный материал, позволяющий осуществлять анализ элиты, вам надо проделать специальную процедуру превращения личности в эту самую шахматную фигуру.
Личность еще может по-человечески снизойти до понимания мотивов какого-нибудь пиарщика, который клевещет («ну, заказали парню — он и клевещет!»). Она будет благодарна за восхваление («вот ведь — понял мое величие!»). Иногда она даже стерпит правду («надо же — сумел раскопать!»). Но она с особой болезненностью будет воспринимать превращение «себя, любимого» в какую-то там «фигуру на шахматной доске».
Пока у тебя нет фигур, доски и понимания игровых правил — нет метода, нет науки об элитах. А когда все это есть, то имеющееся оказывается не сводимым ни к истории, ни даже к социологии. Что уж там говорить о восхвалении и клевете.
Только в одном случае личность может с этим смириться. Если она обладает аутентичной саморефлексией. В этом случае она в каком-то смысле превращается уже из фигуры в игрока. Но, чтобы возродиться и стать игроком, она должна умереть, превратившись в фигуру. Я называю это «элитной трансформацией». А эта самая личность яростно противится такому умиранию. Примитивные формы, с помощью которых предмет сопротивляется исследованию, — репутационные игры. Более сложные формы — противодействие «элитной трансформации».
Любому человеку (а представитель элиты — это чаще всего человек с сильным «эго») весьма неприятно ощущать, что, помимо того смысла деятельности, который он сам знает в силу осуществления деятельности, у нее есть еще какой-то другой смысл.
Рефлексия всегда болезненна. Я уже говорил, что многие люди не любят смотреть на себя в зеркало, потому что у них есть образ самих себя, отличающийся от того, который дарит им зеркало, и что есть явление видеошока, когда вполне импозантный человек, увидев себя на экране, начинает стонать и кричать: «Неужели я такой урод?» Дело не в том, что он урод, а в том, что видеокамера осуществляет сшибку его внутреннего образа с образом внешним, то есть рефлексивным. Все эти шоки, связанные с зеркалами, возвращающими вам ваш образ в виде чего-то, противоречащего вашему представлению о себе, — ничто по сравнению с травмирующим шоком элитной саморефлексии («думал, что все знаю о себе и природе собственных действий, а тут какие-то шахматы и фигуры»).
Представитель элиты претендует на обладание смыслом собственных действий. А элитная рефлексия бросает ему в лицо другой смысл того же самого действия. Далеко не каждый может справиться с таким вызовом. И только тот, кто с ним справляется, превращается из фигуры в игрока. Но это… Это, повторю, как умирание и воскресение. Первичное представление о своей роли и деятельности умирает в акте рефлексии. И возвращается в качестве познанной необходимости («так вот, оказывается, почему все было именно так»).
Шок рефлексии, о котором я говорю, в принципе неизбежен. И, как мне кажется, абсолютно необходим. Но для того, чтобы он стал возможен, нужна эта самая «элитная трансформация». Она является тончайшей и трудно формализуемой процедурой. Но, если не осуществлять такую процедуру, не будет ни предмета, ни метода. Будут некие — более или менее ценные — сплетни. И ничего более.
К сказанному необходимо добавить, что процедура «элитной трансформации» травмирует не только исследуемую личность, но и самого исследователя. Исследователя-то она, наверное, травмирует больше всего. И не каждый исследователь выдерживает подобную травму.
Данная процедура требует, прежде всего, демифологизации. Но это только первый этап. Демифологизация призвана уничтожить два основных мифа, на которых строятся все репутационные игры. Миф об элитном персонаже как о демоне. И миф о персонаже как об ангеле.
Занимаясь элитами (отдельными лицами или группами), категорически нельзя поддаться соблазну демонизации или ангелизации. Нельзя становиться на чью-то сторону. Нельзя видеть в одних слагаемых элитного социума воров, коррупционеров, укрывателей негодяев, а в других слагаемых — борцов со всем этим злом.
Это не просто призыв к объективности. Легче всего ограничиться подобным призывом. Я же хочу сказать, что нет и не может быть универсальной объективности. Объективность объективности рознь. Есть объективность идеолога. Я занимался и буду заниматься идеологией. Но именно потому, что занимаюсь и буду заниматься, — знаю, чем идеологическая объективность отличается от объективности аналитика элиты. Идеолог объективен постольку, поскольку соотносит разные элитные группы с некой высшей идеей. Например, идеей развития. Оказывается, что одна группа или класс выражают эту идею, а другая группа или класс ей противостоят.
Однако идеолог никогда не занимается разбором добродетелей и пороков отдельных представителей того или другого класса. Становясь пропагандистом (а это очень важная функция), он может начать идеализировать класс и представлять его вождей в виде средоточия добродетелей. А его противников — как средоточие пороков. Но это уже пропагандистские мифы! Существенная, но специфическая часть политики.
Уголовно наказуемыми пороками отдельных личностей или специфических групп может заниматься практикующий юрист. Но его объективность и объективность идеолога… Согласитесь, это разные объективности.
А есть еще объективность историка. Говорят, что историк должен быть беспристрастным. Может быть, и должен. Но я не знаю крупных, и тем более великих, историков, проявлявших абсолютную объективность. Историческая объективность весьма условна, поскольку историка интересует личность с точностью до ее исторической роли. Историк не морализатор. Он вживается в образ того или иного деятеля, творящего эту самую историю. И чем больше вживается, тем больше оправдывает его. Нет вживания без определенного оправдания. И нет исторического понимания без вживания. Значит ли это, что историк необъективен? Нет. Но у него своя объективность. И ее ограничения заданы подобным необходимым вживанием.
Пока академик Тарле занимался, например, биографией Наполеона и вживался в эту фигуру, он противопоставлял детальному описанию изучаемого им героя некую схематизацию в виде антагониста героя — Талейрана. Но когда он начал заниматься Талейраном, то вжился в этот исторический персонаж, обогатил его деталями. В каком-то смысле Наполеон при этом потускнел. Оказалось, что Талейран хоть и беспринципный человек, но гений и провидец, а Наполеон все же более примитивная и прямолинейная фигура.
