существования некоторого общеобязательного, в принципе, мерила для оценки относительного совершенства тех или иных технических или научно-эмпирических достижений, для констатирования их неравноценности и в то же время качественной соизмеримости.
* * *
Ту мысль, которую мы заключили в форму противоположения идеологических элементов культуры, с одной стороны, и технических и эмпирически-научных ее элементов – с другой, и связанного с этим противоположением различия в приемах и принципах оценки, – эту мысль можно, конечно, облекать в иные слова и в другие, более точные формулы, чем это сделали мы. Но нам кажется, что, выясняя отношение того или иного народа и тем более всего «человечества» к западноевропейской (или какой-либо иной) культуре, совершенно ошибочно обходить молчанием то кардинальное различие, которое существует между отдельными группами «культурных ценностей», в отношении их мыслимой равноценности и качественной соизмеримости. Существуют обстоятельства, которые, как нам кажется, с особенной настоятельностью требуют, чтобы на такую ошибочность было указано именно при обсуждении идей кн. Н. С. Трубецкого.
Его труд, несомненно, представляет собой, между прочим, призыв к некоторому практическому действию в области культуры. Он проникнут даже некоторым раздражением против «романо-германской» культуры. Кн. Трубецкой говорит о «наваждении романо-германской идеологии», о «наглом обмане космополитизма», о «ненавистном иге». Он зовет интеллигенцию неромано-германских народов произвести переворот. «Главной сущностью этого переворота является сознание относительности того, что прежде казалось безусловным: благ европейской „цивилизации“. Это должно быть проведено с безжалостным радикализмом…». Кн. Н. С. Трубецкому не чуждо понимание, что «безжалостный радикализм» должен относиться не ко всем атрибутам европейской цивилизации. Недаром он называет «универсальными» некоторые «произведения романо-германской материальной культуры – предметы военного снаряжения и механические приспособления для передвижения» – и, видимо, утверждает тем самым необходимую универсальность их распространения.
Такой же смысл имеет признание, что при известных условиях «заимствование отдельных элементов романо-германской культуры не будет уже иметь… отрицательных последствий». Но, делая призывы к свержению «ненавистного ига» романо-германской цивилизации, нельзя ограничиться, в отношении к основному различию между «культурными ценностями» последней, в смысле относительности одних и безотносительности других, намеками и оговорками. Выяснения же этого различия при помощи систематических категорий культуроведения мы не находим в брошюре кн. Трубецкого. Тем создается возможность «универсального» толкования его призывов к осознанию «относительности благ европейской цивилизации»…
Вполне понятно стремление каждого народа обрести свое собственное идеологическое лицо и не быть, в отношении идеологии, на поводу у других наций. Но в каком положении очутился бы тот народ, который, внимая проповедям об «относительности благ европейской цивилизации», захотел бы сменить винтовку на бумеранг и современную физику и химию (с ее техническими приложениями не только в области «военного снаряжения» и «приспособлений для передвижения») на физические и химические знания дикаря?.. С точки зрения должного, единственно жизненной в данной области формулой национального существования может быть следующая: своя идеология – безразлично, свои или чужие техника и эмпирическое знание…
Поскольку построение кн. Трубецкого можно толковать как отвержение, между прочим, и европейской техники и науки – такое толкование находит себе подтверждение в отдельных суждениях кн. Трубецкого, например в том, что «создание фабрик и заводов и изучение европейских наук» он рассматривает как этап ненавистной ему «европеизации», – постольку подобные идеи, несмотря на здоровое начало, в них заложенное, могут стать опасными для тех народов, к которым обращены. Ибо совершенно очевидно, что тот народ, который вздумал бы призывы, подобные призыву кн. Н. С. Трубецкого, отнести безразлично к идеологии, технике и науке, уменьшил бы во много раз свою способность к хозяйственному и политическому действию и даже, весьма вероятно, погиб бы как национальное целое под напором других хозяйственно и политически более сильных народов и культур.
В общем строе идей кн. Трубецкого его излишне обобщенные, приводящие к неясностям формулировки (например, касательно «принципа равноценности и качественной несоизмеримости всех культур и народов земного шара» или «относительности благ европейской цивилизации»), пожалуй, и не заслуживали бы подробного разбора: их можно было бы воспринять как случайно проскользнувшую наивность.
Если мы остановились на них подробнее, то исключительно потому, что путем систематических подразделений мы хотели бы содействовать уточнению мыслей о культурно-идеологической эмансипации неромано-германских народов, мыслей, лежащих в основе конструкций кн. Трубецкого, – способствовать реалистической и эмпирической постановке проблемы. Такая постановка невозможна вне сознания, что, наряду с положительной целью идеологически-национального «самоутверждения» неромано-германских народов, сохраняет в жизни последних полное свое значение, как столь же положительная цель, и необходимость использовать на нужды этих народов технические и эмпирически-научные достижения романо-германцев. Поскольку кн. Трубецкой не делает категорического и вразумительного заявления об этом, идеализация «дикаря», так же как и замечания об «относительности благ европейской цивилизации», приближается к проповеди культурной слабости.
* * *
С точки зрения методологического анализа, совершенно ясно, почему появились те неясности и наивности, которыми страдают построения брошюры «Европа и Человечество» кн. Н. С. Трубецкого. Конструкции кн. Трубецкого потому приблизились по своему характеру к проповеди культурной слабости, что автор их игнорирует значение силы как движущего фактора культурно-национального бытия. «Самое простое и наиболее распространенное доказательство (большего совершенства романо-германской цивилизации по сравнению с культурой „дикарей“) заключается в том, что европейцы фактически побеждают дикарей. Грубость и наивность этого доказательства должна быть ясна для всякого объективно мыслящего человека.
Этот аргумент ясно доказывает, насколько поклонение грубой силе, составляющее существенную черту национального характера тех племен, которые создали европейскую цивилизацию, живет и по сие время в сознании каждого потомка древних галлов и германцев… Разбирать логическую несостоятельность (этого довода), конечно, не стоит… Европейцам постоянно приходится признавать, что победа весьма часто выпадает на долю народов „менее культурных“, чем побеждаемые ими туземцы».
Тирада о «грубости и наивности» приводимого доказательства достойна занять место в любой из речей Ллойд Джорджа о «целях войны» против Германии, речей, которые ныне, в исторической перспективе, можно считать несравненным образцом человеческого лицемерия. Но уместна ли такая тирада в рассуждении, претендующем на философскую беспристрастность? Для того чтобы ответить на этот вопрос, мы должны вернуться к кругу мыслей, уже отчасти затронутому нами при анализе «принципа равноценности и качественной несоизмеримости всех культур и народов земного шара»…
Мы должны установить, что оценку большего или меньшего «совершенства» той или иной цивилизации можно производить с разных точек зрения. Можно производить ее, например, с точки зрения нравственной идеи о Добре и Зле, поскольку эта идея осуществляется в явлениях культуры. С этой точки зрения, несостоятельность ссылок на фактические победы европейцев над «дикарями» как на мерило «совершенства» культуры тех и других ясна без дальних объяснений: с этой точки зрения, такие ссылки прямо-таки нелепы. Но если область суждений о Добре и Зле признать областью,
