нас демократия, народ все сделает. Один инвалид войны пишет: после Ленина вы первый призвали к демократии». Горбачев намекал, что народ поддерживал реформы больше, чем партийные аппаратчики. Глава КГБ Виктор Чебриков возразил: «Готов поклясться партбилетом, что в КГБ нет оппозиции и сомнений в отношении новой политики»
[65]. Партийный и чиновничий аппарат не разделял революционного настроя своего лидера, но сохранял ему верность и в целом был готов последовать за ним в неизведанное.
РОКОВЫЕ РЕФОРМЫ
В начале 1987 года Горбачев настоял, чтобы Рыжков и его экономисты разработали комплексную реформу советской экономики. Суть ее сводилась к двум вещам. Во-первых, вместо центральных ведомств, с их иерархичностью, консервативностью и косностью, конкретные экономические решения предполагалось передать «вниз» – государственным предприятиям и трудовым коллективам. Во-вторых, предстояло превратить партию в двигатель революционных перемен. После обсуждения Политбюро приняло предложения генсека. Не возражали даже такие непреклонные ветераны, как Андрей Громыко.
Ключевой реформой стал Закон о социалистических предприятиях. Документ был продуктом нового курса – совместить «социализм» с рынком с помощью государственного регулирования[66]. Рыжков и его команда вдохновлялись экономическими дискуссиями 1960-х годов и сформулировали политику «трех “С”»: самоокупаемость, самофинансирование и самоуправление. На практике это значило, что государство передавало право владения (но не право собственности!) предприятием его руководству и трудовому коллективу, которые теперь сами отвечали за активы, производство и связи. Они могли брать кредиты в государственных банках и решать, как потратить деньги. В соответствии с договором и центральным планом экономического развития предприятия были обязаны поставлять государству определенное количество продукции и товаров. Сверх этого «госзаказа» можно было работать на прибыль, часть отдавать в госбюджет, а часть оставлять себе. Новый закон обязывал региональные и местные партийные власти не вмешиваться в экономические отношения между предприятиями и государством. Рыжков продвигал закон с энтузиазмом верующего. Он и другие «красные директора» громадных промышленных предприятий уже давно мечтали избавиться от диктата партийного аппарата[67].
В январе 1987 года Рыжков выступил в Политбюро с докладом о первом проекте Закона. На заседании Громыко поднял главный вопрос – о собственности: «В докладе поставлен знак равенства между коллективом и хозяином предприятия. Что ж, значит, фабрики, заводы – собственность коллектива? Перебор, я считаю. Вопрос о собственности решен в октябре 1917 года». Горбачев тоже казался озадаченным. «Есть еще в тексте сопливость, понятийная запутанность, но основа хорошая», – отметил он и тут же добавил: – Нам нельзя ошибаться, товарищи»[68]. Проект отправили на доработку Совету министров. Чтобы избежать разногласий, слово «социалистические» из названия исключили, заменив на «государственные предприятия». Коллективы получили право владения прибылью от огромных экономических активов, но при этом их обязанности перед государством как собственником остались юридически неопределенными, а прежние механизмы контроля государства над ними разрушались.
Обойдя ключевой вопрос, Горбачев и Рыжков сосредоточились на том, чтобы покончить со старой «командно-административной системой», при которой все диктовала партия, а Госплан подсчитывал затраты и выгоды. Идея состояла в создании еще невиданной в истории «экономики демократического социализма». Согласно неоленинским идеям Горбачева, контроль над средствами производства должен мотивировать трудящихся и сделать их ответственными за свою продукцию. Но хватит ли этого, чтобы вытащить советский народ из болота коррупции и безразличия к результатам и качеству труда? Равнодушие и скепсис людей беспокоили Горбачева. Он не мог понять, почему в тех секторах советской экономики, где экспериментально вводились самофинансирование и самоуправление, производство не росло, а падало. Советский лидер спорил сам с собой, как бы отвечая невидимым критикам: «Нам с Запада говорят: “В обществе, лишенном страха, никакую реформу вы не проведете”. Ведь у людей нет никакого интереса работать лучше и страха божьего нет. Кое у кого есть амбиции, а у большинства их нет». Он также отмечал, что большинство советских людей привыкли, что государство обеспечивает их минимальные потребности. «В общем, жить можно, можно жить, даже совсем не работая. Это серьезная проблема», – заключал Горбачев[69]. Другие члены Политбюро не знали, что с этим делать. «Плаваем мы все в экономических делах. Госзаказ, контрольные цифры… Науки не хватает», – констатировал Лигачев. Прочитав еще нескольких проектов закона, Горбачев сознался: «Сам до конца не понимаю»[70].
Тем не менее под давлением Горбачева Политбюро одобрило закон. Советский лидер был настроен по-революционному. В мае 1987 года, когда в Политбюро бились над деталями будущей новой экономической системы, Горбачев вдохновенно вещал: «В деле управления мы идем, как эти, которые с мачете, – сквозь заросли джунглей пробираются. Прорубаемся. Все в крови, обдираем кожу, орем друг на друга, но продвигаемся. И свет наконец появляется»[71]. Быть может, Горбачева в этот момент вдохновлял пример Дэвида Ливингстона, пробивавшегося в сердце африканского континента.
Закон о государственных предприятиях, одобренный на специальном пленуме партии, вступил в силу 30 июня 1987 года. Пространный документ из одиннадцати тысяч слов был масштабной попыткой изменить структуру советской экономики после неудачных хрущевских экспериментов тридцатью годами ранее. Фактически «государственные предприятия» получили большую автономию, чем когда-либо с тех пор, как Ленин и большевики захватили власть в России. У предприятий появилась возможность самим экспортировать свои товары, возможность создавать совместные компании с иностранными партнерами и иметь собственный валютный счет. Для Рыжкова целью было как можно теснее связать советскую экономику с мировым рынком, чтобы получать доход в твердой валюте. «Надо, кроме стратегических товаров (нефть и т. п.), разрешить всем продавать на экспорт столько, сколько смогут продать. Неважно, есть дефицит [этих товаров] на внутреннем рынке или нет», – заявил он в Политбюро[72].
Горбачев настаивал на еще большей децентрализации, чем хотел Рыжков. Он уже видел в министерствах, где сидели наиболее грамотные и опытные управленцы, препятствие для инициатив снизу. Ему хотелось идти вперед без промедления, без разведки, реализовать закон немедленно и повсеместно. По его мнению, в прошлом консервативные силы блокировали подобные преобразования на первых, ранних этапах. На Политбюро Горбачев ссылался не только на Ленина, но и на дореволюционного реформатора, царского премьер-министра Сергея Витте: «Витте говорил, что если проводить реформу, то нужно глубоко и быстро». Генсек признавал, что «цены, нормативы, банки – ничего у нас не готово для хозрасчета»: «Нужен ликбез. Дело сложнейшее. Народ привык к иждивенчеству, не умеет и не хочет считать денег. Мы сами не готовы…» Он тут же скомандовал «бомбить и бомбить [старую систему] по всем направлениям… Надо пройти эту школу за 2–3 года нынешней пятилетки»[73].
Закон вступил в действие в январе 1988 года, но его результаты обманули ожидания реформаторов. Он ослабил прежние стабилизаторы