Кроме того, "связь новгородских областей с Доном сказывается, помимо исторических данных, еще в следующем: в говоре, тождественных названиях старых поселений, озер, речек, урочищ…, народной орнаментике, нравах…, обособленном церковном управлении, антропологии жителей-воинов древнего Новгорода и Дона и проч." (там же).
Е.П. Савельев пишет о Разине: "Закон, общество, церковь, все, что веками сложилось в московском государстве под влиянием византийского культа, им отвергалось и попиралось". Разин, в чьем солнечном имени слышится древнеарийское название Волги – РА – это расовая реакция русских на господство азиатчины. Атаман хотел переделать Россию на казачий, т.е. новгородский лад; проще говоря, хотел переделать Россию в Русь. Восстание Разина разразилось тогда, когда позорное крепостничество ознаменовало дальнейшее отчуждение московской (российской, советской) Системы от русского народа. С 1649 года в Московской "Руси", которую по сей день патриоты воспевают в качестве "народной монархии", русских продавали как скот, оптом и в розницу.
Неслучайно, что в 1668 году – в контексте разинского движения – восстал Соловецкий монастырь – духовный центр вольнолюбивого Новгородского Поморья, куда приходил паломником Разин. Соловки встали за старую веру, сохранявшую расовые народно-православные начала. Восемь лет северная твердыня выдерживала московскую осаду, и лишь в 1676 году, благодаря предательству отщепенца, царские войска взяли крепость. Расправа была по-московитски жестокой. Из 400 защитников Соловков уцелело лишь четырнадцать – кого перевешали, а кого просто заморозили. После Октября иудо-большевики, продолжая традицию московского азиатизма, отомстили светлым Соловкам, устроив там один их своих первых лагерей уничтожения русских.
Е.П. Савельев утверждает, что в ходе подавления разинского восстания Москва истребила порядка 100 тысяч человек. Русская попытка взломать клети Проекта была, как до и после этого, пресечена нещадно. Каратели сжигали целые деревни вместе с жителями лишь по подозрению в повстанчестве (Тухачевский потом будет травить мятежных мужиков газами). Об этих "хатынях", мы почему-то не вспоминаем…
Несбывшаяся Русь Петра
Разин был казнен в 1671 году, но уже в 1672-м родился тот, кто сказал о нем: "…жалко, что он не в мое время". Эти слова произнес… последний царь и первый император. Призрак Новгорода вновь встал над Россией, выйдя на этот раз из кремлевского терема. Русь ввалилась в Россию революцией, вождем которой стал московский царь, сбросивший с себя старый, пропахший Ордой и Византией титул, как тяжелую ферязь. Великий Новгород воплотился в Петре Великом.
Петр перенес столицу на Балтику, точнее, на Новгородчину, и тем самым решительно заявил, что русские – народ западный, европейский. Петербург – этот новый город – стал исторической "реинкарнацией" Новгорода (не в плане государственного устройства, а как культурно-расовый тип). Питер – это Новгород в немецком камзоле. Да, Петр был экстремистом, но для того, чтобы перешибить многовековую азиатчину, нужны были экстремальные меры. Надо было не подбривать бороды, а рубить их; не перекраивать долгополые византийско-татарские наряды, а насильно, указом вводить европейское платье, сообразное белым людям. Необходимо было стремительно подавить азиатскую знать, и для этого требовалось снадобье сильное и бескомпромиссное – и таковым стали немцы. Как дустом, Петр щедро усыпал страну спасительным германским элементом, который в течение последующих двух веков отстаивал в России арийские ценности. Это было второе пришествие норманнов. Да, Петр не создал новую белую аристократию; место аристократии в его Империи заняло, увы, чиновничество. Но Петр создал великую армию во главе с великолепной офицерской (в значительной мере – немецкой) кастой, культивировавшей традиции рыцарства – и это, до известной степени, восполнило потерю. Д. Галковский пишет: "Начиная с ХVIII века русская армия, совершенно европейская по своему духу и организации, являлась главным бастионом культуры, могущественным оплотом европеизации, в конце концов сорвавшейся, но успевшей принести обильные плоды для всего человечества.
Соответственно, вторичная азиатизация России (иудо-большевицкая революция – А.Ш.) сопровождалась параллельным уничтожением белой армии…"
Религиозность Петра имела не просто западный, а северо-западный, новгородский вектор. В форме германского протестантизма в Россию потянуло свободой духа, характерной для Новгородчины и нордической Европы вообще. Старообрядчество к тому времени превратилось в дремучий обскурантизм, олицетворявший в глазах Петра ненавистную ему Московию. Петровский "протестантизм" неизмеримо ближе к исконно-русской, народной религиозности, чем тогдашнее староверское трупное "благочестие". Впрочем, Петр не щадил и "никонианскую" церковь, взрывая ее своими карнавалами и "всешутейшими соборами", чьи фаллосообразные кубки знаменовали освобождение энергии древних семенных культов, спрессованной веками бесполости. Отсюда и нелюбовь Петра к монашеству – здоровый сын своей расы, он видел глубокую аномальность этого явления. Как известно, петровский Регламент запретил мужчинам идти в монастырь до тридцатилетнего возраста, а монахиням – "давать окончательные обеты до пятидесятилетнего возраста, и послушничество, продолжавшееся до тех пор", не препятствовало вступлению в брак. Это, конечно, не расовые законы, но, по крайней мере, биологические нормы, продиктованные заботой о породе, о естестве. Уставший от противоречий и инородности христианства, Петр хотел цельности и природности: он впустил в Россию античность, чей мрамор забелел в усадебных парках, сделав их подобием священных рощ Эллады и Рима.
Стремление Петра к Балтике – это пробудившаяся расовая воля, стратегия голоса Крови. "Петр легко (легко ли? – А.Ш.) разбудил инстинкты, способствовавшие… возврату к далеким заветам нормандской эпохи" (Валишевский). Он рвался к исходной пяди Руси, на берег, помнящий первую стопу викинга. Паруса норманно-русских драккаров стократно повторились в парусах петровского флота. Стремление Петра "запировать на просторе" северного моря – это стремление к расовой аутентичности. Балтийский горизонт олицетворял для него освобождение арийской души от вековых южных химер – и в этом смысле Петр, наряду с Наполеоном, был провозвестником национал-социалистического "утра магов".
Император спас наше расовое самосознание. Если бы не Петр, русские уже давно не вспоминали бы о себе как о части Белого мира. Петр хотел упразднить проект "Россия", как явно не соответствующий расовой природе русских, и прорваться вперед, к Руси. Но он так и не превозмог черный шаманизм евразийства. Возвращая русских в Европу, Петр, в то же время не мог на русских опереться, поскольку в народе европеизма почти не осталось. Преобразователь был вынужден действовать исключительно силой личной воли, нещадно насилуя косный материал. Иного орудия, кроме татарского кнута, у Петра не было. Иного метода, кроме бюрократического, тоже не было. В результате отчуждение, прежде всего в форме крепостничества, русских от российского государства сохранилось и даже упрочилось. Мертвящая казенщина сковала народную жизнь: казаков поставили во фрунт, по слову Разина, "переписав, как стадо", веру регламентировал Синод. Опять же, в последнем случае у Петра и не было иного выхода: он не мог реформировать "полуазиатскую церковь", он мог лишь поставить ее под контроль европейского (хотя бы по форме) государства. Но при этом были выполоты живые ростки народной религиозности, дошедшие из "язычества", сохранявшиеся в Новгороде и на Дону. Без этих ростков церковь окончательно превратилась в холодный византийский сколок, который мы и видим сегодня.
Петербургская империя – европейская по форме, евразийская по содержанию. Заклятие Проекта сохранило силу. Чтобы развеять чары полностью, Петру надо было рубить византийско-церковный корень, стать новым Юлианом Отступником – но он не мог это сделать, не упразднив самого себя. Его уже и так называли "антихристом". Легитимность власти Петра исходила из этого корня, не говоря уже о том, что византизм довлел над сознанием огромной части народа. В итоге Петр остался в рамках Проекта. Самое большее, из того, что ему удалось – вливание германской крови в правящую династию. Это и позволяло Империи в течение двух веков быть "фасадом Европы". Однако в итоге Проект исторг из себя в небытие, как чуждый элемент, германизированную династию и Россия вновь стала "фасадом Азии".
Ордынско-московско-византийское наследие затаилось в тени классических колонн, под мундирами тайных советников, затерялось в толпе на Невском, спряталось, как вошь, в кудлатой башке крепостного мужика-общинника, бредящего уравниловкой – но не исчезло. В 1917 году оно, стократ усиленное ядовитой иудейской струей, хлынуло потопом по улицам, мстя Петру за двухсотлетнее сдерживание.
