Уже недалекое будущее показало, что смерть соратника по «Большой тройке» угрожала реальными неприятностями Сталину. Но кончина выдающегося реформатора Америки, к которому Сталин испытывал искренние и откровенные симпатии, лишила его не только доброжелательного союзника. Она напоминала о бренности этого мира, в котором все бури человеческих страстей, выливающиеся в войны, политические и дипломатические баталии, в один миг превращались для их участников в ничто.
Приход к власти твердолобого и ограниченного русофоба Трумэна позже заставит Сталина пересмотреть свои планы на позицию страны во всеобщей сумятице послевоенного мироустройства. Впрочем, он не имел иллюзий в отношении нового жильца Белого дома. Конечно, он был информирован о заявлении Трумэна, сделанном еще в июле 1941 года: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если будет выигрывать Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они убивают как можно больше…»
Уже на следующий день после похорон Рузвельта Трумэн – этот новоявленный ястреб псевдодемократии – нагло заявил: «Русские скоро будут поставлены на место, и тогда США возьмут на себя руководство движением мира по пути, по которому следует вести».
Этот путь станет дорогой «холодной войны», а пока в бункере Гитлера тоже думали о возможности трансформации реальностей. Но и момент осознания истины уже наступил. Еще накануне смерти американского президента, 20 марта, Геббельс записывает в дневник: «Англо-американцы оказались исключительно бесплодными и негибкими в достижении своих военных целей. Они ничего не смыслят ни в военной психологи, ни в военном управлении».
25-го числа он отмечает: «Черчилль – это старый преступник», но чаще он поглядывает на Сталина. «Сталин, – пишет Геббельс 8 марта, – кажется мне большим реалистом, чем англо-американские безумцы». 22 марта он отметил: «Сталин реалист до мозга костей», а 4 апреля появилась запись: «Сталин обращается с Рузвельтом и Черчиллем как с глупыми мальчишками».
У руководителей Рейха уже не оставалось былой самоуверенности. Они были не в силах отогнать тревожащие их мысли. Наступило прозрение. Впавшие в распространенное перед войной заблуждение, что «большая чистка» авгиевых конюшен советского государства стала «ошибкой» Сталина, – Геббельс и Гитлер вдруг с предельной ясностью осознали, что это была подготовка к войне. Подготовка, сопряженная с множеством других элементов, политических, дипломатических и организационных. Что теперь уже для них, немцев, самой важной необходимостью стало «очищение высшего руководства от дураков, тупиц, мерзавцев и проходимцев… И вот Геббельс на пороге смерти вдруг понимает, что Сталин в 1937 году был прав».
Отрезвление пришло, но оно запоздало. 16 марта Геббельс записал: «Генштаб предоставляет мне книгу с биографическими данными и портретами советских генералов и маршалов. Из этой книги нетрудно почерпнуть различные сведения о том, какие ошибки мы совершили в прошедшие годы. Эти маршалы и генералы в среднем исключительно молоды, почти никто из них не старше 50 лет. Они являются… чрезвычайно энергичными людьми, а на их лицах можно прочитать, что они имеют хорошую народную закваску…
Короче говоря, я вынужден сделать неприятный вывод о том, что руководители Советского Союза являются выходцами из более хороших народных слоев, чем наши собственные… Мы вообще не в состоянии конкурировать с такими руководителями. Фюрер полностью разделяет мое мнение. Наш генералитет слишком стар, изжил себя…».
Однако, делая 5 марта вывод, что «Сталин имеет целый ряд выдающихся военачальников, но не имеет ни одного гениального стратега», Геббельс «забывает» главное. То, что стратегом разгрома германских планов стал «еще один Маршал Советского Союза – Верховный главнокомандующий Иосиф Виссарионович Сталин». Впрочем, возвращаясь к предвоенной чистке, он удрученно констатирует: «Фюрер прав, говоря, что… Сталин своевременно провел эту реформу и поэтому пользуется сейчас ее выгодами».
Образ Сталина не мог не первенствовать в умах руководителей немецкого государства. Они оказались в том положении, в котором советский вождь был в 1941 году, и, по существу, вдохновляемые его примером, надеялись на реванш. В ожидании штурма германской столицы 14 апреля Гитлер обратился к немецкому народу: «Мы предвидели этот удар и противопоставили ему сильный фронт. Противника встречает колоссальная сила артиллерии. Наши потери в пехоте пополняются бесчисленным количеством новых соединений, сводных формирований и частями фольксштурма, которые укрепляют фронт. Берлин останется немецким…»
Его призывы источали фальшивый оптимизм, но поражение Германии уже было предрешено. Войска 1-го Украинского и 1-го Белорусского фронтов начали наступление 16 апреля; 2-й Белорусский фронт Рокоссовского, прикрывающий правый фланг советских сил, развернул боевые действия 18-го числа. Фронт Жукова, находившийся в середине этого гигантского трезубья, располагал самыми крупными силами и вооружением. Сталин предоставил в его распоряжение 4 тысячи танков, 22 тысячи орудий и минометов, около 4 тыс. самолетов.
Однако руководство Жукова действиями 1-го Белорусского фронта в походе на Берлин оказалось далеко не безупречным. Как справедливо отмечает Конев, «командование и штаб фронта недооценили имевшиеся данные о преднамеренном отводе войск противника на Зееловские высоты, находившиеся в 6—8 км от переднего края». Но помимо этого Жукова подвело тщеславное желание проявить «оригинальность».
Наступление началось в 5 часов утра с мощной артиллерийской подготовки, при которой по передним позициям немцев в течение 30 минут было произведено 1 236 000 артиллерийских выстрелов. «Оригинальность» начала операции состояла с том, что после завершения артподготовки, когда пошли в атаку пехота и танки, одновременно зажглись 140 прожекторов, расположенные в 200 метрах друг от друга.
Эта идея была заимствована маршалом у японцев. При боях на Халхин-Голе японские танки пошли в ночную атаку с включенными фарами и дополнительными прожекторами, установленными на башнях; это вызвало психологический эффект – советские части на этом участке поддались панике и бросили свои позиции.
Используя «забытую» идею, Жуков рассчитывал «ослепить» противника, однако случилось непредвиденное. Маршал артиллерии К.П. Казаков пишет, что, «как утверждают свидетели (о том же говорят отчетные документы), ослепление противника не получилось. Даже сильные лучи прожекторов не могли пробить предрассветный туман и плотные облака пыли и дыма, поднятые разрывом многих десятков тысяч (более миллиона!) снарядов и мин». А писатель Соколов язвительно указывает, что свет прожекторов в спины наступавших частей сослужил хорошую службу «артиллерийским наблюдателям противника, осветив боевые порядки атакующих и позволив точнее корректировать огонь».
Однако главный просчет Жукова состоял даже не в этом. Предвидя мощную артиллерийскую подготовку, немцы благоразумно отвели основные силы в глубину обороны. Не встречая сопротивления, советские части быстро подвинулись вперед, но у Зееловских высот их продвижение застопорилось.
Маршал Конев справедливо пишет: «В результате неправильной оценки обстановки войска фронта, подойдя к сильно укрепленным Зееловским высотам, вынуждены были штурмовать их без достаточной подготовки, что повлекло за собой… медленный по темпам прорыв обороны противника в полосе наступления 1-го Белорусского фронта. Мощная артиллерийская и авиационная подготовка, которую так красочно описал Георгий Константинович, фактически пришлась по пустому месту».
Действительно, главный рубеж немецкой обороны был создан именно здесь, на высотах, крутые склоны которых стали труднопреодолеваемым препятствием не только для танков, но и для пехоты. А обширное плато за холмами скрывало артиллерийские позиции, расположенные в глубине обороны.
Мог ли Жуков предвидеть такую ситуацию? Он обязан был это сделать. Маршал не был новичком в командовании фронтом, он располагал средствами авиаразведки, но даже обычная логика могла ему подсказать, что противник укроет свои артиллерийские батареи за складками местности.
То, что его замысел рушится, он почувствовал сразу. «К 13 часам, – пишет Жуков, – я окончательно понял, что огневая система обороны противника здесь в основном уцелела, и в том боевом построении, в котором мы начали атаку и ведем наступление, нам Зееловских высот не взять».
Однако о своем просчете маршал не стал докладывать Верховному главнокомандующему. Пытаясь выправить положение, он без согласования со Сталиным суетливо бросил в бой две танковые армии, ввод которых планировался только после прорыва обороны для использования на оперативной глубине.
Лишь в 15 часов командующий фронтом позвонил Сталину и оптимистично доложил, что «первая и вторая позиции обороны противника прорваны. Войска фронта продвинулись на 6 километров, но встретили серьезное сопротивление на рубеже Зееловских высот, где, видимо, уцелела в основном оборона противника. Для усиления удара общевойсковых армий мною введены в сражение две танковые армии. Считаю, что (к исходу дня. – К. Р. ) мы прорвем оборону противника».
