Современный мир в своей очередной "послевоенной" (на деле предвоенный) фазе подходит к точке бифуркации, за которой последующая траектория в значительной степени зависит от грядущего самоопределения Западной Европы. Присоединение Восточной Европы и ее "устранение" в пользу центральной Европы существенно меняет баланс сил в континентальной Европе в целом. Как это ни парадоксально, но в результате победы атлантистов, совершивших новый передел геополитического пространства на европейском континенте, цивилизационный баланс здесь изменился в ущерб атлантизму. Присоединившаяся Восточная Европа резко усилила центрально-европейский потенциал в ущерб западноевропейскому — атлантическому. В этих условиях многое, как уже говорилось, зависит от Германии. Если ее культурного потенциала и политической решимости хватит на новую эпопею завоевания общеевропейского лидерства, Запад окажется расколотым на англо-американский или даже сугубо американский атлантизм и германоцентричный континентализм. Такой раскол западного геополитического полюса мог бы стать существенным препятствием для формирования целостности не-Запада как источника грядущей биполярности. Вместо двух монополистов Запад-Восток мир получит подобие полицентризма. Но это будет не тот благостный либерально-демократический полицентризм, который был обещан новым великим учением, сменившим марксизм.
Это будет, скорее, конфронтационный полицентризм, формирующийся в атмосфере продолжающейся (в новых формах) Великой мировой войны. Дело в том, что США всеми силами станут противиться германской гегемонии в Европе, угрозе ее отпадения от Америки и расколу Запада. Для этого они попытаются сыграть в новый Мюнхен и направить экспансию Германии на Восток, в первую очередь в постсоветское пространство. Но учитывая, что все это будет происходить уже в постлиберальную, постзападническую эпоху, контуры которой уже обозримы, Германия не сможет удовлетворить мироустроительные амбиции, оставаясь на идейной почве атлантизма. На Востоке, вконец разуверившемся в либеральных реформах и атлантических ценностях, не станут ждать Германию, несущую старые идеи. Германии придется поискать в своей культурной памяти и геополитическом выражении совсем иные концепции, способные выглядеть как альтернатива обанкротившемуся либерализму. Как показал идейный опыт третьего Рейха, в границах западнохристианского наследия Германия не способна выстроить такую альтернативу, а восточный цивилизационный опыт для нее слишком далек.
Открывается один выход — в новое язычество, в "римский" культ силы, в новый социал-дарвинизм. Чикагская школа, сама того не ведая, открыла дорогу социал-дарвинизму и неоязыческим теориям "чистого" рыночного отбора, не искаженного христианской сострадательностью к непреуспевшим и патерналистскими интенциями социального государства. В Германии сегодня назревает бунт "экономической среды", защищающей естественный отбор от гипертрофированного социального государства. Бунт этот может увенчаться действительным успехом, если ему будет сопутствовать идейное наступление постхристианского интеллектуализма, способного реабилитировать социал-дарвинизм, сообщив ему какой-то новый языческо-романтический ореол.
Сегодня социал-дарвинизм в лице либертаризма как его псевдо-академической и псевдоконсервативной версии господствует в США. Возникло даже противопоставление США и Европы по либертаристскому критерию: "испорченная" левыми Европа не дотягивает до стандартов подлинного либертаризма — царства рыночного отбора без границ. Либертаризм лучше вписывается в культурно разряженное пространство "переселенческого" капитализма, лишенного исторических сантиментов и воспоминаний, чем в культурно перенасыщенное пространство старого капитализма, обремененного средневековой памятью и традициями. Но американскому социал-дарвинизму не хватает "романтического ореола", он слишком приземлен в духе индивидуалистической морали успеха и утилитаризма. Немцы, возможно, окажутся способными придать социал-дарвинистским интенциям специфическую энергетику, связанную с чувством пространства, с почвенническо-дионисийскими стихиями и культами.
Соответствующий социальный заказ вскорости сформулируют те националистические вожди и освободители народов от советского "империализма", которые сначала обещали им райские дары европейского дома, а на деле подарили нищету, бесправие и безысходность. Поскольку они не были готовы расплачиваться по старым реформаторским векселям, им очень понадобится новая идеология, способная отыскать "решающие преимущества" там, где приземленно-прагматический либертаристский рассудок вынужден констатировать одни лишь пустоты и провалы. Поэтому очень возможно, что социал-дарвинизм либертаристского образца будет похищен у Америки и взят на вооружение строителем новой Центральной Европы — Германией, которая придаст ему недостающую идеологическую пассионарность. Если это в самом деле произойдет, то неуютно себя почувствуют не только "экономически слабые", социально незащищенные слои населения Европы, но и слабые в военном отношении страны, не способные выжить в очищенном от христианского наследия неоязыческом и "неоримском" пространстве.
К кому за помощью обратится в этом случае напуганная Европа: к США или к России?
В случае обращения к США мы получим вариант профанированного, хотя прагматически менее рискованного ответа на вызов неоязычества, ибо подлинных альтернатив неоязычеству на Западе, тем более в США, практически не осталось. Обращение же к России было бы воспроизведением парадоксальной ситуации второй мировой войны, когда атлантическая Европа вынуждена была обратиться за помощью к России, уже ставшей не-Европой, защищаясь от агрессора, представляющего "другую" Европу. Скорее всего, это было бы уже не спиралью, а движением по кругу.
2.5. Современная политическая история через призму синтетической прогностической модели
Подводя итоги, попытаемся проявить смыслы событий. Если расшифровывать смысл Великой мировой войны в рамках программы, заложенной в самой европейской цивилизации, то фазы инициированного в 1914 г. большого цикла могут быть раскрыты как последовательное очищение Европы от не-Европы, с одной стороны, и становление общеевропейской идентичности — с другой.
В самом деле, вся эпопея "гражданской войны" атлантистов с Германией может быть интерпретирована как преодоление немецкого диссидентства внутри европеизма. Два поражения Германии в мировых войнах и ее конечная интеграция в атлантическое пространство могут быть поняты как логическое завершение европейского процесса. Парадокс немецкой судьбы в том, что Германии потребовалось потерпеть "окончательное" поражение во второй мировой войне, чтобы окончательно интегрироваться в западную цивилизационную систему. Если же и поражение 1945 г. является не окончательным, то европейский процесс либо вовсе теряет смысл, либо должен быть воспроизведен в форме новой конфронтации, нового поражения Германии и нового торжества атлантизма.
Судьба России определяется второй стороной европейского процесса — освобождением Европы от неевропейских примесей. Все этапы Великой мировой войны — с 1914 г. до наших дней — получают смысл как последовательное выталкивание России из Европы. Если парадокс германских националистов заключается в метаморфозе — чем яростнее они бунтуют против атлантической Европы и воюют с ней, тем вернее попадают в ее объятия,— то парадокс российских западников, левых и правых, состоит в другом: чем более страстно они устремляются в Европу, развязывая для этого гражданские войны и внутренние чистки в России, тем вернее Россия выталкивается из Европы на Восток, крутой переориентацией своего курса отвечая на сокрушительные неудачи и авантюры реформаторов. Этот двуединый процесс реализации большой европейской программы можно было бы считать совершенно логичным и строить на его основании новые глобальные прогнозы, если исходить из безусловной гегемонии Запада в мире — ситуации, сложившейся к началу первой мировой войны.
Чистая априорная логика предполагает два допущения: Западная Европа могла бы справиться с Германией без помощи России и никаких новых гигантов вне западной системы вообще не должно появляться. Эти два вывода настолько соответствуют логике атлантического сознания, что оно до сих пор то и дело вопреки очевидным фактам их постулирует. Демиург не дает этому сознанию самоутвердиться и самоуспокоиться, ломая его априорную логику. Первый досадный "артефакт" состоит в том, что Запад не смог бы справиться с Германией без помощи России и тем самым исказил логику европейского процесса. Эта логика требовала, чтобы Россия, раз уж она признана не-Европой, не имеет права быть сильной и могущественной и тем самым нарушать западную гегемонию в мире. Последняя фаза мировой войны — "холодная" — как будто подтверждает эту логику. Сегодня победители, кажется, преисполнены решимости "дожать" Россию, исключив ее возрождение как великой державы. В этом смысле нынешнее банкротство России, перманентный кризис, в какой втянули ее реформаторы, соответствует программе европейского процесса: завершение европейской консолидации с одной стороны и избавление от не-европейских примесей — с другой.
