Стоит заметить, что на Украине в 1991 году 74 % населения голосовало за сохранение СССР. При том, что в Киеве ситуация была чуть ли не обратная по отношению ко всей остальной Украине — там две трети населения голосовали за независимость и, как следствие, украинизацию.
Меньшинство победило, за четверть века оседлало большинство и теперь запрещает коммунистов, разгоняет молебны за мир в Запорожье и выметает инакомыслящих жестокой метлой.
То же самое и с «младшим братом».
Представим себе гипотетическую ситуацию, что НАТО всесторонне поддержало Украину и началось такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
Ах, как иные «младшие братья» были бы рады оказаться в Москве и объяснить здесь всем, «откуда есть пошла земля Русская» (на самом деле, конечно, никакая не русская — потому что там самые мотивированные ребята знают, что русские — это просто плохо получившиеся хохлы). Сразу бы из «младших братьев» превратились бы в самых старших и обучили бы тут всех мове, истории и приличиям.
Пока это сон, конечно. Просыпайтесь, мы ещё не закончили.
Все эти вскрики о «нас же мало», «мы же в меньшинстве», «не катите ваш каток на наш маленький цветок» — они в пользу бедных. Пока самим не дали покататься на катке.
Давайте честнее себя вести. Хочешь быть маленьким и быть в меньшинстве — веди себя как маленький из меньшинства. Хочешь идти во власть и переделывать мир под себя — отвечай по взрослым счетам.
Часть третья. Разночтения и разногласия
* * *
Русские не европейцы уже потому, что после тысячелетней национальной истории мы всё ещё рассуждаем об этом: достаточно ли мы хороши, чтоб стать европейцами.
Это как если бы какой-нибудь зверь, типа волка, прожил целую жизнь, поимел в округе всех волчиц, сожрал в округе по зайцу из каждой заячьей семьи, своровал из каждой деревни по телку, загрыз в тех же деревнях по дюжине собак — и вдруг задумался: а может я, бля, птица? Или я бык? Или я охотник? Или я травоядный? Или я рыба вообще?
Идёт к обрыву и думает: сейчас прыгну и либо взлечу, либо в воду упаду, одно из двух, если взлечу — закаркаю, если в воду — сразу нереститься начну.
Волк, бля, не тупи. Ты волк.
Лось, не тупи, ты лось.
Заяц, не шевели ушами, ты заяц.
Итальянцу и французу не придёт в голову пытаться понять, европеец он или нет. В России, как мы заметили, больше всего переживают, что «мы не Европа», не совсем русские люди. Русским вообще всё равно. Пусть в Эстонии переживают, Европа ли они. Пусть на Украине уверены, что они Европа.
Не надо лезть в анекдот со своей щетиной.
Плюс русских какой?
Русские могут на себя смотреть глазами европейца (это ещё сочинитель Галковский подметил).
Европеец в принципе не умеет смотреть на себя глазами русского, он только своими глазами может на себя смотреть.
Особенно гордиться не надо — потому что русский не может посмотреть на себя глазами китайца или японца. Русскому проще подумать, что у них вообще нет глаз.
Но и европеец тоже не может, поэтому не будем огорчаться.
Зато мы можем посмотреть на себя глазами татарина или якута, тут нам уже проще.
Поэтому русский умеет (только не всегда хочет) почти всё то, что умеет европеец, плюс ещё может делать всякие личные национальные глупости (империя, Достоевский, Байконур, Сталинградская битва, бунт Стеньки Разина и прочие фокусы).
Ещё русский любит переодеваться в европейца. Он тогда ходит и косится на себя в зеркало и думает: «…А не отличишь… Неужто не скажут лакею, что я ряженый? Неужто не турнут до самого фуршета?»
На самом деле, если к самому важному в русском характере приставлять эпитет «европейский» — это звучит, скорей, унизительно.
«Европейский писатель Лев Толстой». Европе надо прыгать выше головы, чтоб Лев Толстой стал «европейский писатель». Выше головы — и то за бороду не уцепится.
«Европейская доблесть в России, европейские воинские навыки, европейская воцерковлённость, европейский иконописец Рублёв, династия истинно европейских правителей Рюриковичей, европейский поэт Есенин, европейский композитор Мусоргский, настоящая европейская песня “Ой, то не вечер, то не вечер…” и другая настоящая европейская песня “Эх, дороги, пыль да туман…”. Истинно европейская улыбка Гагарина…»
Бесконечный список.
Когда всё это произносишь — всем существом чувствуешь: какая всё это дурь, цеплять «Европу» к нашей тележке.
Даже тошнит немного, когда этот список перечисляешь. Как будто пуговицу к живой коже пришиваешь.
Хотя, впрочем, есть и европейские вещи у нас. Европейский писатель Акунин. Европейский режиссёр Звягинцев. Ну, то есть, возможно, Акунину или Звягинцеву хотелось бы так о себе думать. Но даже их ноготком эдак поскрябаешь и вдруг воскликнешь: Вася, ты, чо ли? А ты чо как вырядился? Вася, сыми это с себя, а то я тебя пугаюся.
* * *
Человек развивается, получает разнообразную информацию и делает из неё более-менее сложные выводы в первую половину жизни.
Дальше он костенеет и начинает бесконечно доказывать то, до чего додумался, будучи в ясном молодом уме.
Гёте прав: «Мы живём в прошлом и умираем в прошлом».
Хорошо, если прошлые человеческие убеждения основаны на каком-то, скажем так, положительном фундаменте: «Бог есть, быть может, вопреки тому, что происходит со мной», «Я люблю свою Родину, быть может, даже вопреки её отношению ко мне и к другим», «Я живу с хорошей женщиной и хочу сделать её счастливой, быть может, даже вопреки…».
Но периодически случается обратное, человек выбирает себе какую-нибудь чепуху в качестве основы, типа «я живу в ненормальной стране» или тому подобное, и потом всю оставшуюся жизнь бегает с пеной на губах, как припадочная собака.
Идиоты, естественно, случаются в равной степени и среди первых, и среди вторых, но… Сами понимаете.
Первые жмурятся на солнышко, гладят внуков и шепчут, теряя стариковскую слезу, что-то там бормоча вроде «Крым наш». А вторые… Ну, что вторые. А то вы не видели вторых.
А так — да, оба в прошлом, по Гёте.
* * *
Мой товарищ, известный и невероятно талантливый музыкант — русский, взрослый, разумный, — пишет мне, что у него депрессия.
Отчего? — спрашиваю.
Он говорит: у меня исчезла вера в то, что страна моя будет жить по-человечески.
Пишет, что в девяностые у него была огромная надежда, и эта надежда не погибала все «нулевые».
Он верил, что наша страна встала в общий хоровод со всеми остальными «цивилизованными странами», и хотя место её по-прежнему оставалось не самым завидным, однако жизнь тогда хотя бы имела краски: розовые, голубые, жёлтые, яркие, радужные.
И только сегодня он ощутил, что мы выгнаны из хоровода прочь. Что мы стали отбросами и ничтожеством мира, что выхода не предвидится.
Нет, пишет он, вера, что, цитирую, «эволюция победит», осталась — но он огорчается, что не доживёт до этого.
Парадокс.
Я и подобные мне — все мы жили девяностые и «нулевые» в ощущении распада почвы, в непрестанной тошноте. Мы почти потеряли надежду. Там были разноцветные краски — но всё это разноцветье выглядело так, будто кого-то вырвало нам под ноги.
Нас воротило от того хоровода, в который нас увлекли на правах бедного, глуповатого, начудившего и нераскаявшегося даже не родственника, а соседа.
Нам казалось, что этот тоскливый позор никогда не кончится.
Мы никуда не собирались уезжать отсюда и знали, что будем жить здесь вопреки всему — просто нам выпала такая жизнь, и другая могла не настать.
Чувство причастности к своему народу — «где он, к несчастью, был» — спасало.
Совсем недавно у нас появились смутные надежды, что всё произошедшее за четверть века было не напрасно. Тысячи слов, которые мы прокричали на митингах, наше, против большинства и вопреки всему, юное брожение в 91-м и в 93-м, наши товарищи, убитые в Приднестровье и в Чечне, наши соратники, сидевшие во всех тюрьмах обновлённой России, наша площадь Революции, наша страсть к прошлому удивительной нашей Родины.
У нас появилась надежда.
А у них пропала.
Удивительно, но во всём остальном мы с этим музыкантом и с подобными ему — схожи.
Нас радуют одни и те же книги, одни и те же фильмы, мы ходим на одни и те же выставки и любим одну и ту же музыку.
В своё время Андрей Синявский писал, что у него были только «стилистические разногласия» с советской властью.
Нынче всё наоборот. С нашими оппонентами, живущими в своей иллюзорной, на наш вкус, «эволюции», — совпадения у нас только «стилистические».
Мы обладаем общим культурным кодом.
Во всём остальном мы противоположны. Диаметрально!
Что им хорошо — нам смерть. Что нам радость — им депрессия.
«Я выйду в городе солнца, / Мне ноги лизнёт волна. / А ты возвращайся в свой Углич / И живи одна», — поёт мой товарищ.
