Этот процесс нашел свое отражение также на высшем уровне партийно-государственной власти, в том числе в отношениях Сталина с членами Политбюро. Хотя Сталин по-прежнему грубо третировал своих соратников (почти все известные случаи такого рода описаны в этой книге), он редко доходил до крайних мер. За исключением Н. А. Вознесенского, жертвы «ленинградского дела» 1949 года, все члены высшего руководства в целом сохраняли свои позиции. В каком-то смысле Сталин следовал прежней модели поведения. Даже в разгар террора Сталин не трогал костяк Политбюро, тех заслуженных руководителей, которые долгое время ассоциировались с самим Сталиным, и публичное опорочивание которых могло бы повредить его собственной репутации[9]. Кроме того, Сталин менее охотно избавлялся от руководителей высшего ранга, находящихся в расцвете сил. Скорее всего, именно по этой причине молодые и энергичные выдвиженцы Сталина — Г. М. Маленков, Л. П. Берия, Н. С. Хрущев — также сохранили свои позиции.
Относительная кадровая стабильность в высших эшелонах власти была важной предпосылкой подспудной «олигархизации» Политбюро, тренировки навыков «коллективного руководства» у сталинских соратников. Этот процесс имел несколько аспектов. Важно отметить тенденцию усиления относительной сплоченности высших советских лидеров. Хотя Сталин поощрял конкуренцию среди соратников, их действия в отношении друг друга были достаточно осторожными. Соперничая за близость к вождю и его благосклонность, что фактически определяло степень политического влияния, они опасались переходить ту границу во взаимном противостоянии, за которой могли последовать репрессивные действия Сталина. Важным рубежом было «ленинградское дело» 1949 года, в результате которого были физически уничтожены член Политбюро Н. А. Вознесенский, секретарь ЦК ВКП(б) А. А. Кузнецов и другие функционеры. Оно наглядно показало, как легко соперничество в верхах в результате вмешательства Сталина перерастает в новую волну насилия с непредсказуемыми последствиями. Каждый мог быть следующим. Инстинкт самосохранения, независимо от личных антипатий, заставлял сталинских соратников действовать осторожно, сохраняя равновесие сил в руководящей группе. Общая угроза, исходившая от Сталина, объективно была фактором сплочения советских лидеров на основе сдержанности и компромиссов.
Еще одной важной предпосылкой усиления потенциала «коллективного руководства» была практика делегирования диктатором значительной доли полномочий своим соратникам. Причина этого очевидна: возможности Сталина охватить решение всех задач, в принципе не безграничные, еще больше уменьшались по мере угасания его физического здоровья. С целью рационализации процесса управления был предпринят ряд структурных реорганизаций в высших эшелонах власти — в аппаратах Совета министров СССР и ЦК партии. Новые специализированные подразделения (например, отраслевые бюро Совмина, созданные в феврале 1947 года) возглавлялись соратниками Сталина. Особенно активно заседали руководящие коллективные структуры Совета министров — Бюро, Президиум, Бюро Президиума Совета министров. Причем сам Сталин никогда не принимал участия в деятельности этих органов. Равным образом коллегиально и без Сталина работало Политбюро в периоды длительных сталинских отпусков. В 1950–1951 годах руководящая группа Политбюро «семерка» в отсутствие Сталина прибегала к использованию тех консультативных механизмов, которые напоминали практику 1920-х годов. Все это создавало предпосылки для формирования системы руководства, реализовавшейся после Сталина.
Хотя общая работа высших советских лидеров без Сталина в Совете министров и Политбюро, несомненно, способствовала укоренению принципов «коллективного руководства», этот процесс было бы неправильно абсолютизировать. При жизни Сталина политические тенденции, отрицавшие единоличную диктатуру, так же как и попытки повышения эффективности администрирования могли быть в любой момент подорваны. Консерватизм Сталина, его склонность к силовым методам управления, подозрительность и опасения за свою власть делали компромисс диктатора со своим окружением неустойчивым и непрочным.
Как и в 1930-е года важнейшим рычагом власти Сталина оставались органы госбезопасности, находившиеся под его исключительным контролем. Сталин назначал министрами госбезопасности полностью зависимых от него функционеров, таких, как В. С. Абакумов и С. Д. Игнатьев. Когда какой-нибудь член ближнего круга входил в слишком близкий контакт с органами госбезопасности, Сталин принимал решительные меры. В 1946 году со скандалом был снят с поста министра госбезопасности ставленник Берии В. Н. Меркулов. Соответственно, под ударом оказался и сам Берия. Наиболее важные материалы из МГБ поступали исключительно к Сталину. К ним не имели доступа остальные руководители. Монопольное распоряжение органами госбезопасности обеспечивало контроль Сталину над правящей группой. Соратники Сталина никогда не сомневались в том, что их политическая судьба и физическое существование зависело от воли хозяина. Именно Сталин нажимал на рычаги «ленинградского дела» и «дела Госплана», исход которых стал катастрофическим для двух руководителей высшего ранга. Круглосуточное наблюдение за членами Политбюро охранявшими их чекистами, исключало возможность каких-либо «сепаратных» действий высших руководителей. Несмотря на это, есть свидетельства, что Сталин приказал установить прослушивающую аппаратуру в квартирах Ворошилова, Молотова и Микояна[10].
Проводя в 1945–1951 годах в среднем три месяца в год на различных южных дачах, Сталин старался не выпускать из вида события, происходившие в Москве. Ежедневно он получал доклады и сообщения по всем интересовавшим его вопросам, принимал посетителей. Сталину направлялись проекты постановлений Политбюро и Совмина, требующих его одобрения. Он вел достаточно активную, хотя и не такую активную, как в довоенный период, переписку с соратниками при помощи шифротелеграмм и телефонограмм по линии правительственной связи. Нередко именно в период отпусков Сталин предпочитал принимать наиболее суровые меры по кадровым вопросам и делать выговоры высшим руководителям. Зная это, бывший министр госбезопасности Абакумов, умоляя Берию и Маленкова о помощи, писал им: «Может быть, было бы лучше закончить всю эту историю (расследование дела Абакумова. — Авт.) до отъезда тов. Сталина в отпуск? Говорю это потому, что иногда в период отпуска некоторые вопросы решались острее»[11]. Приученное к непредсказуемым реакциям Сталина, его окружение проявляло сдержанность и осмотрительность даже тогда, когда хозяина не было в Москве.
Как и в 1930-е годы, Сталин твердо требовал от своего окружения абсолютной преданности, периодически испытывая ее при помощи репрессий против друзей, сотрудников и даже близких родственников членов Политбюро. Так он поступил, например, с Молотовым, арестовав его жену. Демонстрируя силу, Сталин мог передвигать соратников с должности на должность, отнимать у них определенные полномочия. Приспосабливая работу Политбюро к своим целям и ритму жизни, Сталин определял распорядок и место заседаний, создавал руководящие группы внутри Политбюро, отсекая от его деятельности формальных членов Политбюро, впавших в немилость. Антиподом регламентированной, действенной и предсказуемой системы власти были сталинские политические кампании. Их целью, как правило, было усиление «дисциплины» или «бдительности», выявление «врагов». Конкретные мишени кампаний обычно были произвольными и неопределенными. Большинство таких кампаний, запускавшихся под фанфары пропагандистской машины, наносили значительный урон, в том числе расстраивали работу бюрократических систем.
Позднесталинская система руководства и управления таким образом развивалась под воздействием двух противоречащих друг другу тенденций. Одна из них предполагала создание специализированных и регулярных бюрократических структур, нацеленных на повышение отдачи советской экономики. Другая была связана с развитием диктатуры, исходила из приоритетности личной преданности функционера вождю и имела преимущественно репрессивный неформальный характер. Эта тенденция подрывала систему регламентированной бюрократии. Попытки Сталина совместить эти две тенденции характеризуются в данной книге как «неопатримониальные»[12].
Традиционная концепция патримониального государства основывалась на представлении о том, что патриархальная власть — власть хозяина над своим хозяйством — может быть применена и в сфере управления большой политической общностью. Такого рода системы характеризовались такими формами бюрократического администрирования, которые в основных параметрах отличали их от «рационально-легальных» бюрократий. Вместо четко определенных сфер ответственности в патримониальных административных аппаратах наблюдались постоянная смена задач и властных полномочий, произвольно даруемых правителем. При отсутствии четкого разделения сфер ответственности не существовало бюрократического отделения частного от публичного. Отправление властных полномочий таким образом было дискреционным, рассматривалось как «частное» дело лидера[13]. Как мы увидим, стремление Сталина облекать официальные заседания в форму личных встреч и тасовать подчиненных вполне вписывается в данную концепцию. Методы контроля Сталина над процессом принятия решений можно охарактеризовать как интервенции без правил. Подчиненные диктатора никогда не знали, какой вопрос и в какой момент может вызвать его интерес и непредсказуемую реакцию. Это позволяло Сталину держать аппарат и свое окружение в напряжении, заменять отсутствие детального реального контроля (невозможного в принципе) перманентной угрозой такого контроля. Хотя не ограниченная правилами патримониальная власть Сталина совмещалась с достаточно рациональными и предсказуемыми формами принятия решений на других уровнях управленческой иерархии, патримониальная и более современная бюрократическая составляющие системы постоянно входили в противоречие друг с другом.
