красные щеки.
Избирательный ящик — это бездонная «бочка Данаид», в которую проваливается дух возмущения. Таким то образом, благодаря всеобщему избирательному праву, благодаря посылке «своих» депутатов в законодательное собрание, в рабочих проявляется интерес к законности, той законности, которая характеризует современный общественный строй. Вся же совокупность этих законов имеет своим следствием поддержание вредного для рабочих общественного строя. Проникаясь уважением к тому, что поддерживает последний, рабочие ничего уже не делают для его уничтожения.
Во Франции революционное настроение растет по мере того, как пропадает вера в благодетельное действие всеобщего избирательного права. В Германии оно убило всякую революционность. Здесь блестяще удался план Бисмарка, давшего немцам всеобщее избирательное право с целью превратить их в мирных граждан буржуазно—феодального общества. Бисмарк «очень хорошо знал, пишет Р. Фридеберг, — что, связав пролетариат и народ таким законодательным актом, он сумеет отвести и направить по окольным путям их революционную энергию, которой он больше всего боялся. И так именно и случилось».
Падение классовой борьбы в демократических странах подмечено и теоретиками и «практическими деятелями». Представительный образ правления, — писал Сорель, имеет своим результатом ослабление чувства классовой борьбы у всех тех, кто играет в нем какую нибудь роль». «Маркс видел преимущество демократии в том, что рабочие, не отвлекаемые борьбою с абсолютизмом и аристократией, скорее приходят к идее классовой борьбы. Современный опыт нас учит, что демократия с успехом может тормозить развитие социализма, направляя мысли рабочих к тред—юнионизму, покровительствуемому государством». Она, эта демократия. тормозит развитие социализма, направляя мысли рабочих к социал—демократическому ученью, давно уже выбросившему за борт социализм и подменившему классовую борьбу парламентской деятельностью. Интересно, что об ослаблении классовой борьбы, при наличности всеобщего избирательного права, говорят иной раз и марксисты. Но крайней мере Роза Люксембург, указав на классовое чувство русского пролетариата, подвинувшее его на солидарные выступления, пишет: — «после воцарения буржуазно—парламентского правового государства и в России, это живое активное, классовое чувство русского пролетариата в значительной степени исчезнет или, вернее, превратится в невидимое, скрытое»...
Наши крупные капиталисты тоже понимают,что демократический режим способен уменьшить резкость классовой борьбы. Крупные фабриканты Москвы и Московского района в своей известной записке писали: «... общее нестроение государственной жизни, отсутствие политических прав... вот где следует искать главнейшие причины периодических волнений рабочих». При конституционном режиме борьба между капиталом и трудом «могла бы вылиться в спокойные Формы борьбы, как то наблюдается в Западной Европе и Америке, где от этого промышленность не только не пострадала, но достигла, наоборот, такого расцвета, которого далеко еще не наблюдается в России.»
Парламенты, «демократический» строй общества, заставляя часть трудящихся думать, что в буржуазном обществе существует гражданское равноправие, что в нем возможно серьезное улучшение быта рабочих, затемняют классовую вражду и ослабляют классовую борьбу.
Конференция русских социалистов—революционеров—максималистов высказалась по рассматриваемому вопросу следующим образом: «долгая практика парламентской деятельности социалистических партий на западе с очевидностью показала, что эта деятельность, не принося никаких положительных результатов рабочему классу, не приближает момента освобождения труда, а служит лишь рассадником сгущающейся атмосферы недовольства и злобы, накопляющейся в рабочем класс. Эта деятельность вводит движение рабочего класса в рамки легальной, законной борьбы и тем самым угашает революционную энергию и социалистический энтузиазм, культивирует мещанско—консервативную психологию».
Долго жившие в демократических странах русские эмигранты знают, чего стоят свободы этих государств, раз только рабочие хотят воспользоваться ими для своего самоосвобождения. Эти «Свободы» легко уничтожаются в таком случае, а, в случае надобности, под Флагом военного положения, на сцену выступает самый необузданный Деспотизм.
Бесчисленные факты подтверждают слова Бакунина: — «пока человечество будет разделено на меньшинство эксплуататоров и большинство эксплуатируемых, свобода не мыслима и становится ложью».
Всего же хуже, что «демократический» режим, — создавая в головах подданных государства убеждение, что они — эти подданные,— выбирая себе властителей, тем самым становятся участниками власти, делает многих из них рабами не только за страх, но и за совесть.
Говоря о «новом обмане», Л. Н. Толстой пишет: — «обман этот состоит в том, что посредством сложного устройства выборов представителей в правительственные учреждения, людям известного народа внушается, что, избирая того, кто далее будет, вместе с другими, избирать того или другого из десятка неизвестных ему кандидатов, или избирая прямо своих представителей, они делаются участниками правительственной власти и потому, повинуясь правительству, повинуются сами себе и потому будто бы свободны. Обман этот, казалось бы, должен быть очевиден и теоретически и практически, так как при самом демократическом устройстве и при всеобщей подаче голосов, народ не может выразить свою волю. Не может выразить ее потому, что такой общей воли всего многомиллионного народа нет и не может быть, а во вторых, потому что, если и была бы такая общая воля всего народа, большинство голосов никогда не может выразить ее. Обман же этот, не говоря уже о том, что выбранные люди, участвующие в правлении, составляют законы и управляют народом не в виду его блага, а руководствуясь по большей части единственной целью, среди борьбы партий, удержать свое значение и власть, — не говоря уже о производимом этим обманом развращении народа всякого рода ложью, одурением и подкупами, — обман этот особенно вреден тем самодовольным рабством, в которое он приводит людей, подпавших ему. Люди, подпавшие этому обману, воображая, что они, повинуясь правительству, повинуются сами себе, уже никогда не решатся ослушаться постановлений человеческой власти, хотя бы они были противны не только их личным вкусам, выгодам, желаниям, но и высшему закону и их совести....
Люди эти подобны заключенным в тюрьме, воображающим, что они свободны, если имеют право подавать голос при выборе тюремщиков для внутренних хозяйственных распоряжений тюрьмы. Член самого деспотического дагомейского народа может быть вполне свободен, хотя и может подвергнуться жестоким насилиям от власти, которую не он устанавливал; член же конституционного государства всегда раб, потому что, воображая, что он участвовал или может участвовать в своем правительстве, он признает законность всякого совершаемого над ним насилия, повинуется всякому распоряжению власти, так что люди конституционных государств, воображая, что они свободны, именно, вследствие этого воображения, утрачивают даже понятие о том, в чем состоит истинная свобода. Такие люди, воображая, что они освобождают себя, все более и более, отдаются во все большее и большее рабство своим правительствам».
Нет сомнения, что член парламентского государства, (как и любого государства) — или раб, или, что много реже и много хуже, рабовладелец. Но и дагомеец может быть только «внутренней свободным, а этого мало: он все таки
