По-видимому, все это надо понимать так, что если по 16 участникам ЕАК, расстрелянным в последний период жизни Сталина вместе с «ленинградцами», все реабилитационные процессы доведены до логического завершения еще в 1954 году, то по 69 уничтоженным «ленинградцам» официальные доследственные действия не проведены до сегодняшнего дня. То ли потому, что родственники этих 69 человек не настояли на проведении всех этих юридических процедур, то ли потому, что тем, кто после 5 марта 1953 года наследовал сталинскую власть, было опасно для них самих подымать эту проблему.
В целом же из доступных на сегодняшний день архивов становится ясно, каких масштабов ущерб русской нации был нанесен в 1949–1953 годах. Фактически была выбита из управленческих структур едва не вся интеллектуальная элита русского народа, которая, благодаря энергичному напору Андрея Александровича Жданова, сумела выдвинуться в эти структуры в предвоенные, военные и послевоенные годы.
Как уже говорилось выше, с годами внимание историков и публицистов к «ленинградскому делу» растет, в особенности со стороны этнически русских историков. Последнее объяснимо. Первый биограф А.А. Жданова, уроженец Московской области Алексей Волынец, в частности, объясняет это тем, что в целом речь вообще-то идет о росте «самосознания русского народа», подчеркивая, что А.А. Жданов в этом плане «являлся последним концептуальным национальным идеологом русского государства»[62].
Наверное, так оно и было. Великая Отечественная война резко всколыхнула рост самосознания русского народа. Во многом этому способствовал и сам вождь. Если в своей речи 3 июля 1941 года он, в великой растерянности от обрушившейся на страну катастрофы, по привычке использовал исключительно большевистские идеологические штампы и, подобно заезженной пластинке, говорил о том, что враг «ставит своей целью восстановление власти помещиков, восстановление царизма», что речь идет о защите «советскими людьми» «Советского государства», что храбрость и отвага являются «основными качествами советских людей», то в речи 6 ноября, когда враг уже стоял в 14 километрах от столицы, Сталин отбросил прочь всю эту словесную пропагандистскую шелуху и прямо сказал, что речь идет о защите от порабощения «великой русской нации, нации Плеханова и Ленина, Белинского и Чернышевского, Пушкина и Толстого, Глинки и Чайковского, Горького и Чехова, Сеченова и Павлова, Репина и Сурикова, Суворова и Кутузова». А на Красной площади 7 ноября перед уходящими на фронт войсками Красной армии уже напрямую обратился к военной исторической памяти русского народа и произнес: «Пусть вдохновляет вас в этой войне образ наших великих предков – Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!» Добавив, правда, и то, без чего обойтись не смог: «Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!»
Колоссальным самопожертвованием ответили на этот призыв русские, украинцы и белорусы, а вместе с ними и представители всех других народов, населявших Страну Советов.
Так было в войну. Но не так стало к 1949 году. Из текста второй главы видно, что отношение вождя к «русскому вопросу» после войны поменялось радикально, генсек вновь вернулся к реанимации ценностей Октября 17-го.
Еще раньше у него сформировалась даже своего рода фобия (страх) на этот счет: если какая-то республика захочет отделиться по каким-то соображениям, то это поставит под угрозу существование всей созданной им империи.
В семье советских народов существовал только один народ, который мог поставить под вопрос существование СССР – русский народ, в силу своей культурной (цивилизационной) самостоятельности и многочисленности. Но не сам по себе как социальная и этническая масса, а только в том случае, если идеи его национальной обособленности овладеют русским политическим классом (управленческим и общественным слоем). Как свидетельствует в своих мемуарах А. Микоян, Сталин в поведении Жданова, Н. Вознесенского, А. Кузнецова, П. Попкова и других стал отмечать проявление элементов именно такого поведения, и это его сильно обеспокоило, так как он понимал, что, если РСФСР обособится и начнет защищать свои национальные, республиканские, экономические интересы, лишившиеся поддержки союзные республики восстанут и СССР распадется.
Если судить по тому, что мне удалось прочитать в мемуарной литературе и в архивных источниках, сталинское окружение 1940-х годов не знало (или не помнило) одно очень важное высказывание Сталина, относящееся к 1937 году. Скорее всего, просто не знало, так как вождь, судя по всему, произнес его в окружении только иностранных работников Коммунистического интернационала. Фразу эту сохранил для потомков Георгий Димитров, председатель Коминтерна. Вот она.
7 ноября 1937 года в очень узком кругу единомышленников: «Каждая часть, которая была бы оторвана от общего социалистического государства, не только бы нанесла ущерб последнему, но и не могла бы существовать самостоятельно и неизбежно попала бы в чужую кабалу. Поэтому каждый, кто попытается разрушить это единство социалистического государства, кто стремится к отделению от него отдельной части и национальности, он – враг, заклятый враг государства, народов СССР. И мы будем уничтожать каждого такого врага, хотя бы был он и старым большевиком, мы будем уничтожать весь его род, его семью… беспощадно будем уничтожать»[63].
Вот отсюда, видимо, и надо танцевать в определении мотивов возникновения «ленинградского дела».
Но внешне в поведении Сталина это никак не проявлялось, поэтому те, кто пишет сегодня о «ленинградском деле», вслед за Хрущевым тычут пальцем в Маленкова и Берию и считают, что вот именно они-то и создали это «дело». Я же склоняюсь к тому, что прав скорее бывший политический обозреватель Гостелерадио Лев Александрович Вознесенский, который считает, что от самого начала и до самого конца все «ленинградское дело» создал и довел до завершения Сталин, а Маленков, Берия и другие лишь подыгрывали вождю, правда, не бескорыстно, преследуя при этом и свои собственные цели.
Вот только Лев Александрович считает, что вождь это сделал исключительно в силу своего садистского характера. Я же исхожу из того, что причины были более глубокими.
Именно поэтому я не могу согласиться с мнением весьма уважаемого мною, одного из самых информированных экспертов этого периода Святослава Рыбаса, который полагает, что Маленков и Берия, так сказать, втянули вождя в «ленинградское дело», чуть ли не вопреки его воле.
В этой связи есть один аспект, который полностью остается за пределами внимания пишущих на эту тему.
Как мне представляется, когда вождь в 1948 году окончательно отказался от ждановских инициатив по поводу созыва в 1947 году XIX съезда партии и разработанной Ждановым Программы ВКП(б) и новой Конституции СССР, он полностью отдавал себе отчет в том, что вступает на стезю устранения из политики «русской управленческой команды», а значит – вступает на тропу столкновения с русским национальным элементом в широком смысле этого слова. Он еще не знал, что этот процесс примет форму «ленинградского дела», но к чему-то именно такому он уже шел, так сказать, дозревал в своих мыслях. И опасался этого столкновения. Опасался, судя по его поведению, очень сильно. И начал предпринимать превентивные конкретные меры.
Напуганный в 1947–1948 годах энергичным всплеском национального самосознания со стороны ждановской «команды», вождь перестал вести разговоры о своем физическом старении и возможном скором уходе в мир иной, перестал пугать свое ближайшее окружение мрачной перспективой по поводу того, что после его смерти их всех «передушат как котят», но готовиться к новому возможному повороту событий после его ухода из жизни начал более энергично.
Если судить по реальному его поведению, то начиная с 1949 года в его голове начали вызревать мысли о том, что необходимо физически поменять свое ближайшее окружение, убрав с политической сцены такие мощные политические фигуры, как Молотов, Берия, Микоян, и кое-кого рядом с ними (такую «пузатую мелочь», таких чиновников до мозга костей, как Маленков, Булганин и им подобные, вождь не опасался, полагая, что если они будут действовать в созданной им системе власти, то развалить Советский Союз после его смерти они будут не в состоянии, да им и в голову такие мысли прийти не могут). Это с одной стороны.
А с другой – вождя сжигала однажды пришедшая ему в голову мысль (после перенесенных им инфарктов и инсультов) о том, что надо принимать меры по дополнительному укреплению самой системы созданного им политического режима. Никаких других обручей, способных еще более прочно скреплять СССР, кроме аппарата ВКП(б), в его распоряжении не было.
