Характерный случай политики позора и бессилия сформулировать новую программу и предложить реальный выход из ситуации продемонстрировало СДО. В большинстве публичных выступлений Вук Драшкович вторил противоречивой политике и позиции своей партии, в результате чего из ее рядов вышли националистически ориентированные члены и отвернулись соответственно настроенные избиратели, а сторонники гражданственной, либеральной линии – не присоединились. Поэтому Драшкович стал лишь видимостью сербского оппозиционного вождя, видимостью, терявшей политический вес. Будучи либералом без твердой убежденности, антивоенным активистом с провоенной программой, примирителем конфликтующих народов со своей партийной парамилитарной гвардией, европейцем и западником европейской формы и народнического содержания, Драшкович дополняет представление о политической лабильности сербской оппозиции.
Противоречивость политических взглядов Вука Драшковича можно проследить на примере лекции, прочитанной им в лондонском Центре политических исследований в июне 1991 г., за три дня до начала югославских войн. Говоря о сохранении Югославии как о единственно разумном решении, он объяснил, что этнический раздел этого государства невозможен: «Этническая карта большей части Югославии напоминает шкуру леопарда... Нет такого чародея, который смог бы провести этнически чистые границы через эту леопардовую шкуру и через тысячи мужей, жен и их детей». Однако вопреки этому здравому выводу в той же самой лекции он сказал: «В этом случае (сукцессии Хорватии и Словении. – Д.С.) почти 40% сербов оказались бы за пределами нынешних границ Сербии. Кроме того, хорваты извлекли бы государственную выгоду из геноцида, учиненного над сербами. Мы считаем, что в случае распада Югославии к Сербии должны отойти все территории, с которыми в 1918 г. Королевство Сербия вошло в состав Югославии, а также все области в современной Боснии, Герцеговине и Хорватии, где сербы составляли большинство населения до геноцида усташей».
Противоречие очевидно. В принципе Драшкович считал невозможным разграничение югославских народов, но забывал об этом, предлагая решение конкретной проблемы, встающей при развале СФРЮ. И хотя тогда он выступал как противник войны и предупреждал об ужасающих преступлениях, неминуемо последующих при войне за чистые этнические границы между смешанными народами, сам же все-таки проводил эти границы. Глубоко противоречивый в своей политике, Драшкович оказался на распутье между двумя полярными политическими позициями и отстаивал обе одновременно. Находясь где-то между, он потерял почву, на которой мог бы взрасти политический переворот в Сербии.
Драшкович – единственный руководитель «национальной оппозиции», кто протестовал против бомбардировок Дубровника, а о «вуковарской победе» писал: «Я не могу праздновать вуковарскую победу, которую с такой эйфорией славит Сербия, опоенная военной пропагандой. Я не могу, ибо погрешу против жертв, против тысяч погибших, против острейшей боли и беды всех выживших жителей Вуковара ... Он – Хиросима, созданная хорватским и сербским безумием... Все в этой стране, а особенно сербы и хорваты, переживают дни тяжелейшего позора и тягчайшего падения». За два месяца до начала военных действий в Боснии и Герцеговине в январе 1992 г. во время круглого стола власти и оппозиции лидер СДО предостерегал: «Видимо, ясно, что нам не нужен Вуковар. Также, видимо, ясно, что насильственное решение нашего будущего, применение силы в Боснии и Герцеговине, в самом сердце недавней Югославии, сделало бы по меньшей мере половину этого народа беженцами, а их землю Вуковаром, и тогда пламя тотальной войны угрожало бы перекинуться на все Балканы и дальше».
В номере журнала «Српска реч» («Сербское слово»), сделанном 6 апреля, в день начала войны в Боснии, Драшкович опубликовал «Воззвание к гражданам Боснии и Герцеговины»: «В эти решающие часы, когда Босния и Герцеговина находится на грани между войной и миром, между жизнью и смертью, я присоединяюсь к всенародному бунту против шовинистско-фашистского безумия ... Это последний миг для граждан Боснии и Герцеговины, чтобы заглушить в себе религиозные, национальные или партийные чувства и всем, прежде всего, заговорить и заключить друг друга в объятия, как люди ...Под лозунгом защиты национального интереса узаконен принцип, по которому собственное право и счастье могут осуществляться за счет несчастья и несправедливости по отношению к соседу. Кровь сочится из такой политики. Такая политика превратит всю нашу Боснию и Герцеговину в кладбище, если граждане не возьмут свою судьбу в свои руки».
В согласии со своими антивоенными выступлениями Драшкович принял все предложения мирового сообщества по мирному урегулированию: Гаагскую декларацию, план Вэнса по решению войны в Хорватии, план Вэнса – Оуэна по Боснии, план Вэнса – Столтенберга и, конечно, полностью поддерживал Милошевича в его миротворческой политике и конфликте с Караджичем в августе 1994 г.
Наряду с этим Драшкович не отказывался и от военной программы, чем подтвердил двойственность своей политики. Теоретически он оставался верен идее «сербского единства» и окончательного разграничения с Хорватией, что и привело к войне. Во время военных действий в Хорватии он критикует ЮНА за неграмотное ведение войны и высказывает мысль о создании сербской армии, которая бы достигла лучших результатов: «В рядах сербской армии под сербскими национальными стягами, под предводительством сербских полководцев мы будем гибнуть за эти межи. Должны». Под этими словами, сказанными во время осады Вуковара, подразумевалось, что из-за отсутствия национальных символов и еще «не очищенного» командного состава ЮНА не способна вести наступательную войну. В силу этого Драшкович организовал свое партийное парамилитарное подразделение – Сербскую гвардию, чьи военные успехи журнал «Српска реч» описывал из номера в номер. Об этом отряде на похоронах его командира Джордже Божовича Гишки[110] Драшкович сказал: «У этой армии душа девичья, поведение монашеское, а сердце Обилича[111] . Это армия, которая защищает свое, а не отбирает чужое. Это армия, чьи командиры приказывают: «За мной, герои!»... Это армия, чей флаг никогда не захватят враги»[112] .
Открыто критикуя войну, СДО могло бы стать подлинной альтернативой, а его довоенный авторитет послужил бы залогом успеха политического направления, способного предложить Сербии решение, отличное от того, что предлагала власть. Но хотя фактически СДО не отказывалось от своей программы, у него не хватило мужества пойти на «национальное предательство» и взять на себя ответственность, предложив новую программу, которая вывела бы Сербию и бывшие югославские республики из состояния войны. Возможно, СДО и не могло этого сделать. Возникшему как популистское, националистическое и антикоммунистическое движение, Сербскому движению обновления было очень трудно занять противоположную позицию. У него недостало сил трансформироваться в современную европейскую гражданскую партию, которая подготовила бы для Сербии современную национальную программу, изыскала пути выхода из войны и возможность занять достойное место среди современных государств. Сильнейшие внутренние потрясения, произошедшие в партии, скорее свидетельствуют о «ревизии взглядов» самого Драшковича, чем о «ревизии» партийных целей. Пленник собственного имиджа и предшествующей политики, СДО попало в националистические политические силки, расставленные Милошевичем для всего оппозиционного движения, и стало заложником вдвойне. Будучи пленником собственного национализма, оно сузило пространство для маневрирования в среде избирателей, но не могло полностью отказаться от «сербского направления». В силу этих внутренних интересов и причин СДО создало амальгаму взаимно противоположных политических позиций: «старым» избирателям оно давало старые обещания, однако новая антивоенная политика была обращена к Сербии, ощутившей последствия не своей войны. Из-за этого внутреннего противоречия СДО попало в другой, внешний, круг зависимости, навязанной Слободаном Милошевичем. Заклейменный официальной военной пропагандой как предатель, Драшкович и по этой причине был вынужден сохранять отчасти свой национальный имидж, дабы множеством заявлений и жестов оградить себя от представлявших для него серьезную угрозу обвинений. Именно поэтому он не мог разоблачать истинную суть войны на территории бывшей Югославии и объяснять общественности, что программа «все сербы в едином государстве» неосуществима без военного конфликта. В силу этого антивоенная позиция СДО осталась в зачаточном виде, без серьезной базы.
Поскольку возможность разъяснить и раскритиковать национальную программу, приведшую к войне, была упущена, Милошевич без труда развернул миротворческую политику, не отказываясь от военных целей и программы. СДО как наиболее влиятельная сербская оппозиционная партия не смогла вскрыть перед общественностью истоки вооруженного конфликта. Тогда как правящая партия сумела представить свои действия в новом свете, а в СМИ появилась пропагандистская идея о непрерывности ее миротворческой миссии. Таким образом, из состояния войны Сербию ныне выводят ее зачинщики, а сербская общественность потеряла шанс зрело и рационально подойти к проблеме войны, а следовательно, и выйти из нее.
