VI. Заключение: куда мы движемся?
На предыдущих страницах мы пытались показать, что главной причиной современного упадка демократии является резкий и усугубляющийся дисбаланс между ролью корпоративных интересов и ролью практически всех прочих групп. На фоне неизбежной энтропии демократии все это ведет к тому, что политика снова становится занятием узких элит, как в преддемократические времена. Этот дисбаланс проявляется на самых разных уровнях: порой в виде внешнего нажима, оказываемого на правительство; порой как смена приоритетов самого правительства; порой в самой структуре политических партий.
Эти процессы столь мощны и масштабны, что обратить их вспять кажется делом нереальным. Однако у нас остается возможность отчасти удержать современную политику от неумолимого сползания к постдемократии. Для этого требуются политика по обузданию корпоративной элиты и ее возрастающего влияния, политика по реформированию политической практики как таковой и те действия, которые еще могут предпринять сами обеспокоенные граждане.
БОРЬБА С КОРПОРАТИВНЫМ ВЛИЯНИЕМ
Растущее политическое влияние компаний остается ключевым фактором, обеспечивающим успехи постдемократии. Радикалы прежних поколений восприняли бы это заявление как призыв к свержению капитализма. Сейчас времена уже не те. Хотя восторженное отношение к капиталистическому способу производства порой доходит до крайностей (в частности, находя выражение в приватизации железных дорог, водоснабжения и авиадиспетчерской службы), никто еще не придумал альтернативы капиталистической компании с ее производственной эффективностью, ин-новативностью и отзывчивостью на запросы клиентов в том, что касается большинства товаров и услуг. Следовательно, мы должны искать способ сохранить динамизм и предприимчивость капитализма, в то же время препятствуя компаниям и их руководству приобретать слишком большое влияние, несовместимое с демократией. Сейчас модно отвечать, что это невозможно: едва мы начнем регулировать и сдерживать капиталистическое поведение, как оно тут же лишится своего динамизма.
Но это блеф, на который политический мир боится отвечать. В другие эпохи и в других местах демократия опиралась на умение политиков обуздывать политическую власть бизнеса (или церкви, или армии), в то же время сохраняя их эффективность в качестве обогащающей (нравственной, военной) силы. И мы тоже должны найти этот баланс, если хотим сохранить демократию. Подобный компромисс удалось заключить между демократией и национальным промышленным капитализмом в середине XX века. Сегодня к повиновению надлежит привести глобальный финансовый капитализм.
Но требовать этого на глобальном уровне — в настоящее время все равно что пробовать докричаться до Луны. Рамки международного миропорядка, задаваемые Всемирной торговой организацией, Организацией экономического сотрудничества и развития, Международным валютным фондом и (для европейцев) Евросоюзом, пока что сдвигаются в противоположном направлении. Практически все меры, предпринимаемые в связи с «реформой» международной экономики и либерализацией, включают в себя устранение любых помех корпоративной свободе. В полном согласии с парадоксом, хорошо знакомым из экономической истории капитализма, руководящая теория требует движения к почти идеальному рынку, на практике же необузданная торговая либерализация служит интересам крупнейших корпораций. Вместо создания свободных рынков возникают олигополии. Большинство из них зародилось в США, единственной в мире сверхдержаве, благодаря чему они могут использовать правительство этой страны для лоббирования своих интересов в международных организациях. При этом американские власти более привержены идее корпоративной свободы, чем большинство других. Сейчас американское правительство ведет наступление в тех сферах, на которые прежде не распространялась политика свободной торговли, например в здравоохранении или помощи бедным странам. Мы видим это и на примере неудачных попыток ЕС защитить европейских потребителей от различных химических добавок в американском мясе, и в невыполненных обещаниях США карибским странам— производителям бананов.
В течение всех 1990-х годов европейцев, японцев и всех прочих убеждали в том, что англо-американская модель корпоративного управления и экономического регулирования более совершенна, чем их модели. Эта система правил предусматривает прозрачность поведения корпоративного руководства — в первую очередь из-за важной роли, которую интересы акционеров играют в неолиберальной экономике двух этих стран. Но нам говорят также, что такая прозрачность служит для широкой публики лучшей защитой, чем распространенные в других странах формы контроля, осуществляемые государством или деловыми ассоциациями. Таким образом, ставится знак равенства между интересами акционеров и интересами общественности. Может показаться, что в наше время, когда очень многие являются мелкими акционерами, мы видим здесь финальный ответ на все заявления левых о том, что капиталистической экономике необходимы какое-то внешнее управление и контроль.
Однако нынешняя волна аудиторских скандалов в США может привести к пересмотру этих взглядов. Разумеется, ни одна система не обходится без скандалов и злоупотреблений. Тем не менее существенным здесь является крупный провал именно тех принципов регулирования, благодаря которым и существует прозрачность, обеспечивающая превосходство англоамериканской системы. Как мы уже отмечали, в рамках нынешнего либерального контролирующего режима, дружелюбного к корпорациям, задача надзора за честностью менеджмента доверена аудиторским компаниям, которым разрешается оказывать другие платные услуги тем же самым руководителям, за которыми они должны надзирать в интересах акционеров. Как эти аудиторские фирмы, так и деловые круги, с которыми они вступают в такие взаимоотношения, играют видную роль в формировании новых политических эллипсов, описанных в главе IV.
В 2002 году американское правительство, явно нарушая международные договоренности, ввело новые тарифы и квоты на импорт стали с целью защитить собственную металлургическую отрасль. Этот шаг значительно ослабил образ американской экономики как пример превосходства свободной торговли над отраслевой политикой. Настало время для контратаки на англо-американскую модель со стороны всех тех, кто в 1990-е годы был загипнотизирован видимым преимуществом ее методов контроля, ориентированных на защиту акционеров. В частности, настало время для Европейского союза отказаться от слепого подражания Америке.
Сам по себе ЕС вряд ли может служить впечатляющим образцом демократии. Хотя предшествовавшее ему Европейское экономическое сообщество появилось на свет в эпоху расцвета послевоенной демократии, оно задумывалось в первую очередь как технократический институт. Его внутреннее демократическое развитие началось в 1980-е годы, когда элиты уже вовсю исповедовали постдемократические принципы управления. Поэтому эта демократия очень хрупка и боязлива. Эти факторы, совместно со стремлением большинства национальных правительств к тому, чтобы европейская демократия ни в коем случае не стала конкурентом национальных демократий, привели к созданию чрезвычайно слабых парламентских структур, оторванных от реальной жизни большинства населения. Ситуация с течением времени может улучшиться. По крайней мере существует выборный парламент, а Европейская комиссия налаживает обширные связи с заинтересованными организациями и в Брюсселе, и в национальных государствах. Однако в роли главного проводника демократизации ЕС может выступить на другом уровне. Всего лишь утверждая свое присутствие и насаждая некоторые характерные подходы, он способен бросить вызов американскому доминированию, которое в противном случае приобретет абсолютно гегемони-ческий характер, тем самым уничтожив альтернативы и возможности для выбора, без которых демократия не существует.
Имеются также возможности для борьбы с господством бизнеса на национальном уровне. Здесь самая злободневная задача — устранение почти неограниченного влияния деловых интересов на властные структуры, обязанного своим возникновением различным процессам, описанным в главах п и V. Собственно говоря, решение этой задачи во многих отдельных государствах — необходимая предпосылка к каким-либо действиям в международном масштабе.
Согласно неолиберальной идеологии, которая сегодня определяет действия почти любого правительства, все эти проблемы решаются путем создания истинно рыночной экономики. Неолибералы утверждают, что при старой кейнсианской и корпоративистской формах социал-демократической экономики власти и деловые круги вступили в слишком тесные взаимоотношения. Там, где царствует свободный рынок, правительство понимает, что его роль сводится к установлению базовых юридических рамок, и смиряется с этим; компании же, знающие, что правительство больше не будет вмешиваться в экономику, держатся в стороне от политики. Если прошедшие двадцать лет чему-нибудь нас научили, так это тому, насколько ошибочно такое суждение. Дело не только в том, что выдача подрядов на оказание общественных услуг — политика, диктуемая данной идеологией, — требует тесного и непрерывного взаимодействия между должностными лицами и компаниями. В более широком и более тонком плане диктуемое неолиберальной идеологией признание врожденной некомпетентности правительства и отношение к частным компаниям как к единственным носителям компетенции влекут за собой нажим на государство, имеющий целью постепенную передачу контроля за общественными делами компаниям и корпоративным лидерам. Отнюдь не проводя четкой границы между властями и бизнесом, неолиберализм соединяет их все большим числом разнообразных связей, но исключительно на территории, прежде зарезервированной за государством.
