В целом в западноевропейской и американской культуре к профессиональному саморегулированию сохраняется позитивное отношение. В частности потому, что оно относится к внутренним, профессиональным делам, в чем никто не видит угрозы. Тем более что публика обычно мало о них знает. Более того, трудно представить себе, какой иной социальный институт мог бы выступить в роли регулятора внутрипрофессиональных дел. Возможной альтернативой была бы скорее всего тяжеловесная и неэффективная бюрократия или вообще отсутствие регулирования с вполне вероятной в этом случае деморализацией профессионалов — не слишком хорошая штука, чтобы идти на риск.
Самоконтроль тоньше и двусмысленнее, чем саморегулирование. Его функцией является борьба с обманом и другими формами преступности, равно как с поведением, нарушающим профессиональную этику или балансирующим на грани преступления. Самоконтроль очевидным образом совмещается с саморегулированием, когда недостойное поведение коллеги покрывают в интересах профессиональной солидарности или репутации профессии. Нет для профессии более скорого пути к утрате общественного уважения к себе, чем ради чести мундира скрывать явное зло, совершённое профессионалом. Этот урок вновь и вновь разучивают церкви. И это означает, что правила саморегулирования Римско-католической церкви нуждаются в пересмотре. К примеру, в том, что касается обета безбрачия и пола священства.
Укрывание прегрешения имеет более тонкий характер, когда профессиональные сообщества заметно оттягивают решение. Или же если они медлят с тем, чтобы прибегнуть к самоконтролю с его обязанностями, хотя при этом решительно настаивают на его автономии. Это не столь грубая вещь, как прямое укрывательство, однако само лишь торможение дела вызывает порицание и беспокойство публики. Скандальную известность приобрела непримиримость протестантских миссионеров или католических сестёр по отношению к детям и сиротам аборигенов. Но не менее страшны случаи неправильных действий в медицине. Очевидно, что их виновников невозможно защищать. Однако ассоциации медиков без конца, иногда годами, тянут с вердиктом, несмотря на мотивированные жалобы и печальные доказательства[49]. В подобных случаях защита членов ассоциаций от преследований или ложных обвинений и защита жертв от наносимого им вреда настолько неравноправны, что профессии было бы лучше отказаться от самоконтроля, передав преступление и наказание полиции и судам, а не епископам и профессиональным дисциплинарным комиссиям.
Наиболее частые случаи укрывательства или недопустимого затягивания отмечены по трём типам преступлений. Во-первых, это прямое преступление: финансовое жульничество, должностное преступление, насилие над детьми, взяточничество. Во-вторых, ситуации, когда лица, обладающие силой или влиянием, не были персонально замешаны в преступлении, но их чувство лояльности к цеху оказалось сильнее, чем пристрастие к честности и открытости. Возможно, именно развитая лояльность стала тем самым качеством, которое обеспечило им самим и силу, и влияние в их учреждениях. И поэтому нелегко представить себе, как противодействовать лояльности как слабости, завязанной на силу «Я». В-третьих, сходное преступление — вводить полицию в заблуждение фальшивыми заверениями, что все в порядке.
Ах, эта полиция! Полицейские тоже составляют организацию, склонную к самозащите сильнее, чем какая-либо другая. Даже когда полицейские не связаны через ассоциации содействия, они твёрды во взаимной поддержке. Редко когда можно положиться на способность полиции к осуществлению самоконтроля. Наиболее для неё характерные преступления — это взятки, жестокость и лжесвидетельство. В тех случаях, когда преступления полицейских удаётся раскрыть, это означает, что расследование вели журналисты, которым иногда помогают отважные информаторы «изнутри» и — все в большей степени — учёные-эксперты, вроде судебных биологов или демографов. Обычные попытки реформирования означают ещё одну надстройку: гражданские палаты, которые должны принимать и рассматривать публичные обвинения в адрес полиции. У публики короткая память: всякий скандал — это новость на девять дней. К тому же сочувственное отношение публики к опасностям, которые достаются на долю полицейских, не позволяет гражданским палатам стать лекарством длительного действия.
Большинство государств имеет в резерве чрезвычайные процедуры высшего уровня и соответствующие институты. Будь то, к примеру, расследования конгресса в США или коронные расследования в Канаде и других монархиях Запада. Однако эти формы надзора практически не затрагивают большинство форм преступности и в особенности коммерческие преступления. Хорошо известно, что коммерческие предприятия — промышленников, домостроителей, малого бизнеса, выращивания табака и тому подобные — образуют ассоциации, чтобы лоббировать свои интересы во власти и предъявлять обществу симпатичное выражение лица. Тому же служат торговые палаты, коммерческие советы, районы поощрения бизнеса и прочее и прочее. Тем не менее все такие структуры отличаются от саморегулируемых профессиональных организаций — возможно потому, что не могут возвести своё происхождение к жречеству. Во всяком случае, в них не просматривается тех традиций самоуважения, которые лелеют общества профессионалов, да и публика не готова относиться к бизнес-ассоциациям с такой мерой доверия, как к традиционным профессиональным «цехам». Самоконтроль и саморегулирование никогда не входили в базовое представление об ответственности в бизнесе.
Высокоразвитые культуры обычно достаточно изощрены либо в силу утраченной изощрённости помнят, что лисам не стоит доверять охрану курятника. Гражданское право и суды берут на себя ответственность за то, чтобы контролировать формы коммерческой активности — контракты, авторские права, принципы управления в обществах с ограниченной ответственностью и в первую очередь разрешение на организацию корпораций. Насилие или жульничество коммерческих предприятий без всяких исключений признаются преступлениями. Такого рода предохранительные устройства защищают любое взаимодействие от вырождения в налёты, изъятия и отъёмы собственности.
Есть формы коммерческих преступлений, которые относительно просто контролировать. Старый как мир пример, восходящий к незапамятным временам: эффективная борьба с облегчённой монетой, или с подделкой денег. Новые формы жульничества рождаются постоянно, за этим следуют и новые способы их обнаружения. Исчерпавшее срок хранения масло может быть без труда проверено инспекцией; подпорченное мясо или опасные игрушки могут быть конфискованы; машины с неисправными тормозами могут быть отозваны фирмой-изготовителем. Но самые грандиозные из коммерческих преступлений не выявит никакой инспектор[50].
Столбцы подделанных чисел, доказывающие цветущее состояние компании, стоящей на пороге банкротства, создаются при помощи фальсификации расходов или преувеличения доходов. Чтобы предупредить фальсификацию финансовых отчётов, правительства давно уже требуют от корпораций, партнёрств и других предприятий (включая те, что объявляют себя бесприбыльными или благотворительными) обращаться к независимым аудиторам, которые должны проверить их финансовые счета, подтвердить их аккуратность и правдивость.
Общество привыкло доверять членам солидного профессионального цеха лицензированных аудиторов (в Канаде их называют присяжными аудиторами) в том, что они правильно надзирают за бизнесом и гарантируют правдивость финансовой отчётности бизнеса. Именно поэтому бизнес вызывает доверие. В этом и заключается функция аудита в цивилизованном обществе. Сам бизнес тоже выигрывает от честной отчётности, которая предотвращает жульничество и указывает на ошибки, недостаточную эффективность, выявляя сильные и слабые стороны конкурентоспособности предприятия. Финансовый скандал 2001 года в «Энроне», огромной и сложно организованной компании по продаже электроэнергии со штаб-квартирой в техасском Хьюстоне, нанёс жестокий удар по экономике США. За счёт фальшивой отчётности иллюзорные прибыли «Энрона» раздувались, а вполне реальные убытки скрывались. Как подробно сообщала пресса, это предопределяло неоправданно высокую стоимость акций «Энрона» достаточно долго, что позволило высшему руководству корпорации заработать миллионы долларов на продаже пакетов акций, которые они получили в качестве щедрой платы за труды. Когда корпорация вскоре обанкротилась, стоимость её акций упала почти до нуля.
Множество рядовых служащих «Энрона», которых водили за нос так же, как и всех прочих, потеряли все свои пенсионные сбережения. То же произошло с теми, кто хранил деньги или инвестировал в страховые фонды, владевшие акциями «Энрона». Финансовый отдел корпорации пытался уничтожить свидетельства подделки отчётности, стирая файлы с документацией, которая могла их выдать. Высшее руководство, хорошо заработавшее на поведении корпорации, решительно отрицало, что знало состояние её финансов, отводя от себя ответственность. За этим в начале 2002 года последовала длинная череда банкротств крупных корпораций. В ряде случаев фальсификация отчётности осуществлялась не столько внутренним аудитом, сколько консультантами, которых снабжали информацией финансовые отделы. При этом использовались настолько сложные и запутанные схемы, что разобраться в них чрезвычайно сложно. Безумие обычно определяют как утрату связи с реальностью. Согласно этому определению, аудит сошёл с ума. А в давние времена сказали бы, что члены профессионального сообщества, преступившие закон, продали душу дьяволу.
