«Любовь Жанны Ней» написана в сентябре — ноябре 1923 года в берлинском кафе «Ислам»,
«<…> в маленьком турецком кафе, где восточные люди суетясь сбывали друг другу доллары и девушек. Я выбрал эту кофейню, столь непохожую на роскошные кондитерские западного Берлина, за непонятный говор, за полумрак, за угрюмость. Там каждое утро я встречался с моими героями»[227].
Первое упоминание о новом романе Эренбурга встречается в его письме Лидину 18 сентября 1923 года: «Работой я весьма увлечен. Называется роман „Любовь Жанны Ней“. Действие: Москва — Феодосия — Париж — Москва — Берлин. Думал, что выйдет нечто под Диккенса. Но результаты иные: не то уголовный роман, не то… Тургенев! Страшно даже. Ну, посмотрим, что получится»[228]. А 3 октября 1923-го Эренбург сообщал Елизавете Полонской:
«Пишу роман „Любовь Жанны Ней“, сентиментальный, „настоящий“ роман с любовью, двумя убийствами, одной казнью, бегством, слепой, злодеями и прочим. Мне кажется, что это хорошо. Во всяком случае, ни над одной книгой после „Хуренито“ я не сидел с такой радостью. Пишу две недели, готова уже треть, четыре листа. Сейчас Жанна уже вернулась из России в Париж»[229].
Действие этого одновременно сентиментального и остросюжетного романа происходит в краях, которые Эренбург хорошо знал, — в Восточном Крыму, Москве, Париже, Берлине.
Главные герои — подпольщик Андрей Лобов и юная француженка Жанна Ней. Их случайные встречи в Москве, а потом в Крыму — завязка сильной любви и завязка романа. Потом по заданию Коминтерна Андрея отправляют во Францию; там в результате хитрой интриги его арестовывают по обвинению в убийстве. У Андрея было алиби — ночь убийства он провел с Жанной. Но сказать об этом он не может и гибнет. Для Жанны любовь меняет и смысл, и содержание жизни.
Две грани литературного дара Эренбурга — лирика и сатира — не могли существовать одна без другой. Поэтому лирические главы — роман о всепоглощающей любви! — соседствуют с сатирическими.
Лирические страницы романа написаны поэтом. Неслучайно главному герою романа он дал имя Андрей — так звали и главного героя романа в стихах «В звездах», написанного в 1918 году (Эренбург тогда еще не осознавал собственной тяги к прозе и писал сюжетные вещи в стихах). В романе любовь — фатальная сила, перед которой бессильно все. Почти все герои романа — ангелы и злодеи. Нельзя сказать, что образы главных героев оказались полнокровными, — злодеи всегда смачны, ангелы, как и подобает ангелам, немногоцветны. (Эренбург впоследствии считал, что увлеченность Диккенсом сыграла с ним плохую шутку: «нельзя писать о большевике, занимающемся подпольной работой в 1920 году, как о диккенсовском герое, которого сажали в долговую тюрьму, где он пил портер и шутил с тюремщиками»[230].) «Положительные» герои, да и вообще Москва в романе (в отличие от «Курбова») — сугубо романтичны, они, главным образом, — функции (в этом смысле роман — не столько о любящих, сколько о любви).
Сатирические персонажи романа написаны с блеском — и великий писатель Жюль Лебо, которого «любит весь Париж и не любит никто» (откровенная пародия на Анатоля Франса), и начальник тюрьмы, и владелец сыскного бюро Раймонд Ней, и адвокат Амеде Гурмо, и, конечно, злодей Халыбьев. (В фильме «Любовь Жанны Ней», который в Берлине поставил по роману Георг Пабст, Халыбьева сыграл Фриц Расп: «Он выглядел доподлинным злодеем, и, когда он укусил руку девки, а потом положил на укушенное место вместо пластыря доллар, я забыл, что передо мною актер»[231], — вспоминал Эренбург.)
В романе есть много незабываемых эпизодов и описаний, сохранивших для нас живые черты времени, — Крым времен Гражданской войны, увиденный глазами несчастного обывателя, омытый весенним ливнем Париж — тот, что Эренбург называл «мой Париж», его любимые Монпарнас, Люксембургский сад…
Едва начав писать роман, Эренбург договорился с И. Г. Лежневым, задумавшим издавать в Москве толстый журнал «Россия», печатать «Жанну» в нем и приложением отдельной книгой. В середине марта 1924 года первый номер «России» вышел из печати — роман Эренбурга начал печататься и занял три номера.
С начала 1924-го Эренбург приехал в СССР; в Петрограде (начало марта) он читал главы еще не опубликованной «Любви Жанны Ней» — у Серапионовых братьев и в Институте истории искусств. Сохранилось много свидетельств об этом. Е. Л. Шварц записал не очень точно про Эренбурга:
«Он зашел к кому-то из „Серапионовых братьев“. Сохраняя не то брезгливое, не то горестное выражение рта, рассказывал он, сонно глядя мимо собеседников, что пишет сейчас „Жанну Ней“, поставив себе простую задачу: сделать книгу, над которой плакали бы. Он достал из портфеля и показал готовый план книги, похожий на генеалогическое дерево или штатное расписание <…>. Меня этот план почему-то рассердил и напугал, но Федин, у которого я отозвался с насмешкой о такого рода планировании, спросил удивленно: „А как же иначе?“ — и достал из стола лист, весьма похожий на эренбурговский, со схемами будущего своего романа»[232].
Б. М. Эйхенбаум, познакомившийся с Эренбургом 3 марта у Замятина, записал в дневнике:
«В воскресенье 9-го в Комитете (современной литературы Отдела словесных искусств Института истории искусств. — Б.Ф.) читал Эренбург отрывки из романа „Любовь Жанны Ней“. Народу было невероятно много. Ахматова, Пунин, Шкловский, Каверин, Федин, Тихонов, Слонимский, А. Смирнов, Форш, все обычно бывающие, студенты и т. д. Эренбурга обстреливали, но он очень умно отвечал»[233].
Журнал «Русский современник» напечатал высказывания о чтении Эренбурга в Институте истории искусств:
Шкловский: «„Любовь Жанны Ней“ скорее чучело романа, нежели живой роман. Ясна связь с Диккенсом. Но Диккенс дан в сегодняшнем восприятии <…>. Эренбург отошел от своей чрезвычайно интересной дороги. В его „Хулио Хуренито“ материал играл самостоятельную роль (рассуждения, газетный фельетон). „Трест Д. Е.“ был написан скупее. А теперь мы дошли до Диккенса. Самого Эренбурга уже нет».
Тынянов: «Сейчас век описательной прозы: нельзя сказать: „человек встал“, „человек сел“, — нужно говорить КАК он встал и КАК он сел. Мы имеем целый ассортимент запретных мест. Под запретом — сентиментализм и банальность. Эти запреты, быть может, следует разрушить, и роман Эренбурга делает такую попытку. Дело меняется, если дается не только банальность, но и стилизация банальности. В романе Эренбурга не только Диккенс, но и Виктор Гюго и Ромен Роллан („Молодое вино“). У Эренбурга два пути: фельетон и крупная форма. Крупная форма приводит сейчас к стилизации романа: уже стерлось ощущение жанра. Предстоит создание и усвоение русского материала»[234].
Завершим эту сводку воспоминаниями В. А. Каверина:
«Соединение небрежности и внимания — вот первое впечатление, которое произвел на меня Эренбург, когда в марте 1924 г. он приехал в Ленинград из Парижа и был приглашен на обсуждение его романа „Любовь Жанны Ней“. Небрежность была видна в манере держаться, в изрядно поношенном костюме, а внимание, взвешивающее, все замечающее, — в терпеливости, с которой он выслушивал более чем сдержанные отзывы о своем романе. Ему было интересно все — и способные на дерзость молодые люди, и их учителя, выступающие скупо, сложно. Он много курил, пепел сыпался на колени. Немного горбясь, изредка отмечая что-то в блокноте, он, казалось, не без удовольствия, следил за все возрастающей температурой обсуждения. Эренбург слушал не перебивая, с любопытством. Лицо его оживилось, он как будто повеселел под градом возражений. Он стал отвечать, и с первого слова мы поняли, что перед нами острый полемист, легко пользующийся громадной начитанностью и весьма внимательно следивший за делами нашей литературы»[235].
Об Эренбурге много говорили, много думали. Евгений Шварц позднее попытался восстановить свое тогдашнее представление о нем:
«В те дни я прочел „Хулио Хуренито“, лучшую, вероятно, из эренбурговских вещей. Книжка задевала, но скорее отрезвляла, чем опьяняла. Схему придумывать можно, но настоящая работа опрокидывает ее. Бог располагает. В романах же Эренбурга уж очень отчетливо просвечивало, как человек предполагает. Дурного в этом я не видел. Скорее испытывал зависть к его трудоспособности и рассудку. Но успех его тех лет, неистовый, массовый, казался мне необъяснимым. Я шутя уверял, что он продал душу черту. Толпа забила Большой зал Консерватории, где он выступал. Студенты прорывали наряды милиции и мчались наверх по лестнице…»[236].
