После войны 1950—1953 годов разрушенная Южная Корея была в ужасном экономическом и геополитическом положении. Принято считать, что ее экономическое возрождение началось в 1961-м, после военного переворота, в результате которого пришел к власти генерал Парк Чунг Хее. Доход на душу населения в 1960 году был ниже 100 долл., а сегодня составляет свыше 12 000 долл. Этот невероятный экономический результат нередко называют идеальным примером того, чего может добиться развивающееся государство. Южная Корея, однако, имела два геополитических преимущества. Так как страна оказалась на переднем фронте «холодной войны», США были готовы поддержать ее с оборонной и экономической точек зрения. Менее очевидно то, что бывшие колониальные отношения с Японией тоже принесли немало плюсов — от знакомства с японской экономической и военной стратегией (Парк прошел обучение в японской Военной академии) до активной поддержки со стороны Японии в процессе выхода Кореи на иностранные рынки.
В 1960 году Корея оставалась преимущественно аграрной страной. Под руководством Парка началась индустриализация. Капиталистический класс был слаб, но все же заметен. После того как некоторые бизнес-лидеры были арестованы по обвинению в коррупции, Парк нашел общий язык с оставшимися капиталистами. Он провел реформу государственной бюрократии, образовал Министерство экономического планирования, (руководствуясь успешной японской моделью), национализировал банки, чтобы контролировать распределение кредитов. Парк опирался на предпринимательскую энергию и инвестиционные стратегии новых промышленных капиталистов, которые получили возможность обогащения[130]. В начале 1960-х промышленники стали все больше ориентироваться на экспорт, так как Япония использовала страну как офшорную платформу для последующего экспорта своей продукции в США. Появилось множество совместных корейско-японских предприятий. Корейцы использовали это как возможность перенять новые технологии и получить опыт работы на новых рынках. Корейское государство поддерживало эту ориентированную на экспорт стратегию, мобилизуя национальные сбережения, поощряя успешные бизнесы и поддерживая их участие в chaebols (крупные интегрированные фирмы — Hyundai, Daewoo, Samsung) путем предоставления кредитов, налоговых льгот, создания логистической системы, контроля над трудовыми ресурсами и поддержки в процессе выхода на иностранные (особенно на американский) рынки. Используя поддержку государства в области развития тяжелой промышленности (производство стали, кораблестроение, нефтехимия, электроника, автомобилестроение и машиностроение), несколько групп-chaebols изменили специализацию и, начиная с середины 1970-х, превратились в глобальных игроков именно в этих приоритетных отраслях. Они также стали очагом власти еще более богатого местного капиталистического класса. По мере того как рос размер этих предприятий (к середине 1980-х треть национального продукта приходилась на три chaebols), изменялись и их отношения с государством. К середине 1980-х они «накопили достаточно влияния и власти, чтобы провести успешную кампанию по постепенному уничтожению аппарата государственного регулирования». Не завися больше от государства, имея прочные позиции в системе международной торговли и доступ к кредитным ресурсам, капиталистический класс Южной Кореи избрал собственную версию неолиберализации[131].
Эта версия основывалась на защите привилегий при одновременном ослаблении контроля со стороны регулирующих органов государства. Банки были приватизированы. Близкие и нередко коррумпированные отношения власти, которые тесно связывали руководителей chaebols с государственными деятелями, оказалось очень сложно разрушить. Корейские банки предоставляли кредиты, исходя не только из инвестиционных интересов, но и на основе политических предпочтений. Корейский бизнес нуждался в либерализации торговых отношений и перемещения капитала (это тоже было навязано извне по результатам Уругвайского раунда в 1986-м), чтобы иметь возможность свободно инвестировать часть капитала за границей (рис. 4.4). Корейский капитал исследовал возможности офшорного производства, используя более дешевую и более покладистую рабочую силу. Так начался экспорт трудовых отношений на основе заключенных корейскими компаниями субконтрактных договоров с предприятиями Латинской Америки и Южной Африки, а также в значительной части Восточной и Юго-Восточной Азии. После роста курса иены в 1995 году Япония начала выводить производство в такие страны, как Таиланд, Индонезия, Малайзия, где производственные издержки оказывались ниже. Это обстоятельство, а также выход на мировой рынок Китая привел к усилению конкуренции внутри региона. Вначале Китай конкурировал с Южной Кореей (и другими странами в этом регионе) в низкоценовом производственном сегменте (например, текстиль), но довольно быстро китайские производители начали переключать внимание на сегменты с более высокой маржей. В ответ Южная Корея начала массовый вывод производств в Китай путем прямых инвестиций, что могло быть выгодным для корейских корпораций, но негативно сказывалось на уровне занятости в стране.
После экспортного бума конца 1980-х корейская промышленность начала проигрывать конкурентам, терять положение на рынке. После 1990-го началось резкое падение прибыльности. Фирмы-chaebols начали прибегать к– заимствованиям, причем все чаще у иностранных банков. Соотношение долга к активам возросло, и корейский бизнес становился все более чувствительным к возможному скачку процентных ставок[132]. Южной Корее также пришлось иметь дело с растущим влиянием профессиональных организаций. Массированная индустриализация повлекла за собой формирование пролетариата и урбанизацию, что способствовало появлению трудовых организаций. Вначале деятельность независимых профсоюзов жестко ограничивалась. Массовая расправа с восставшими рабочими в Кванджу привела в 1979 году к убийству Парка. Одним из основных требований все более активного трудового и студенческого движения было обеспечение демократизации, которая формально установилась только в 1987 году. Зарплаты росли по мере того, как профсоюзы объединяли усилия в жесткой классовой борьбе, даже рискуя пострадать от жестокой расправы со стороны государства. Работодатели были заинтересованы в повышении гибкости рынка труда, но ни одному из правительств не удавалось этого обеспечить. Формирование и легализация демократической корейской Конфедерации профессиональных союзов в 1995 году стало свидетельством растущего влияния трудовых организаций[133].
Сужающиеся в 1990-е годы возможности государства дисциплинировать капитал только обострились в момент кризиса 1997—1998 годов. Иностранный капитал давно уже выступал за облегчение доступа к традиционно защищенным внутренним рынкам, а также за дальнейшую финансовую либерализацию. Изменение структуры международной торговли и финансов обеспечили в начале 1990-х незначительный успех в этом направлении. Ценой поддержки Клинтоном вступления Кореи в Организацию экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) стала серьезная финансовая либерализация внутри страны. Кризису предшествовали выступления трудящихся, направленные на борьбу с chaebols (намеревавшимися в тот момент сократить тысячи работников), и протест против государственной политики в отношении профсоюзов. В марте 1997 года правительство приняло новый трудовой кодекс, который обеспечивал гораздо большую гибкость рынка труда и таким образом создал возможность для массовых увольнений рабочих[134]. Многие chaebols имели слишком большие долги перед начинающими беспокоиться иностранными кредиторами и национальными банками, в портфелях которых и так было уже немало ненадежных кредитов. Правительство располагало таким слабым валютным запасом, что ничего не могло сделать. Несколько chaebols — Hansin, Hambo Steel — объявили о банкротстве в первой половине 1997 года, еще до валютного кризиса. После кризиса иностранные банки ушли из Кореи, что привело многие chaebols, как и саму страну, на грань банкротства[135].
США не видели никаких причин для оказания финансовой помощи стране («холодная война» к тому моменту уже закончилась) и следовали диктату Уолл-стрит. Финансисты давно уже требовали финансовой либерализации в стране в соответствии со своими интересами. Стиглиц соглашается с тем, что национальные интересы США были принесены в жертву ради финансовой выгоды Уоллстрит[136]. Когда разразился Азиатский финансовый кризис, МВФ принудил Южную Корею повысить процентные ставки, чтобы защитить собственную валюту. Тем самым он втянул эту страну в еще более глубокую рецессию. Многие компании, у которых соотношение долга и активов было слишком высоким, обанкротились. Последовали рост безработицы, падение уровня зарплат, продолжение банкротств chaebols (Daewoo обанкротилась, Hyundai была близка к банкротству). Правительство обратилось к МВФ и США за помощью. В обмен на 55 млрд долл. в качестве помощи Южная Корея согласилась позволить иностранному капиталу владеть финансовыми компаниями и открыто оперировать на внутреннем рынке. Эти условия оказались недостаточными, и через 10 дней перед лицом неминуемого дефолта было заключено другое соглашение, в соответствии с которым банки-кредиторы согласились реструктурировать долг Кореи в обмен на гарантии участия в будущих доходах (отголоски стратегии, примененной в свое время в разрешении кризиса Нью-Йорка). В результате «корейцы перенесли массовые банкротства больших и малых компаний и спад, который привел к сокращению национального дохода на 7%, падению уровня зарплат в среднем на 10% и росту безработицы до 9%»[137]. Из этого можно извлечь два урока. Во-первых, «корейцы убедились, что в момент их финансового краха Соединенные Штаты действовали в интересах собственной выгоды». Во-вторых, США определили собственные интересы полностью в соответствии с условиями Уолл-стрит и финансового капитала[138]. Альянс Уолл-стрит, Министерства, финансов и МВФ сделал с Южной Кореей то же, что в середине 1970-х годов сделали с Нью-Йорком инвестиционные банкиры. Последовавшее восстановление корейской экономики (произошедшее частично благодаря тому, что были проигнорированы советы МВФ по реструктурированию, а также вследствие гораздо менее накаленной ситуации на рынке труда) способствовало росту прибыли Уоллстрит и концентрации власти американской элиты. Как только иностранный капитал пришел на корейский рынок и по стране прокатилась волна слияний и поглощений, срежиссированная зарубежным «хищническим капиталом», влияние chaebols было либо подорвано, либо вовсе уничтожено. Внутренняя классовая структура развивалась по мере изменения отношений капитала Южной Кореи с государством и глобальным рынком. Данные показывают, что неравенство доходов и обеднение населения резко возросли в момент кризиса. Нестабильность и мобильность трудовых ресурсов (особенно негативно проявившиеся в отношении трудящихся женщин), а также новый виток подавления государством трудовых и общественных движений свидетельствуют о новом классовом наступлении на наименее состоятельные слои населения, что может быть предзнаменованием обычных процессов концентрации классовой власти внутри страны и за ее пределами.
