Теперь позволю себе перейти к основному — к собственной контргипотезе, к тому, что, по-моему, и породило события 1934–1938 гг.
27 марта 1933 г. Япония, ссылаясь на несогласие с выводами комиссии Литтона, признавшей незаконной оккупацию японскими войсками Маньчжурии и создание там марионеточного образования Манчжоу-го, демонстративно вышла из Лиги Наций. Семь месяцев спустя аналогичное решение приняла и нацистская Германия. Правда, она мотивировала свой поступок довольно своеобразно — отказом Лиги Наций отменить военные статьи Версальского договора. Все это принципиально изменило ситуацию в мире и изменило к худшему, продемонстрировав явную агрессивность Японии и Германии, их готовность противопоставить себя мировому сообществу и решимость пойти на все, вплоть до развязывания новой мировой войны. Для Советского Союза это создавало угрозу военного нападения, причем возможно сразу и с запада, и с востока.
26 января 1934 г. было подписано германо-польское соглашение, зафиксировавшее отказ Варшавы от ориентации на Париж, отход от Локарнского договора 1925 г., включавшего в себя и франко-польские взаимные гарантии, обеспечивавшие их границы с Германией. Для СССР германо-польское соглашение было чем-то гораздо большим, нежели крах Версальской системы. Оно означало, что наиболее протяженный участок советской западной границы в любой момент мог стать воротами для немецкой агрессии, ибо ни Гитлер, ни его партия не скрывали своего воинствующего антибольшевизма и стремления любой ценой возобновить «дранг нах остен» ради расширения «жизненного пространства» Германии.
Первой на кардинально изменившуюся ситуацию отреагировала Франция, предложившая Германии вернуться в Лигу Наций. Однако Берлин 16 апреля ответил на это практически отказом, обусловив принятие парижских рекомендаций согласием всех великих держав на увеличение численности вермахта со 100 до 300 тыс. человек. Обострение положения, растущая агрессивность Берлина и нежелание Лондона вмешиваться в события на континенте вынудили главу французского правительства Думерга и министра иностранных дел Барту выступить с идеей создания Восточного Локарно — сугубо оборонительного, в рамках Лиги Наций, союза Франции с Польшей, Чехословакией, Румынией и Югославией при непременном участии СССР. Москва, достаточно трезво оценив и положение в Европе, и свою обороноспособность, выразила полное согласие с предложением Парижа. 18 сентября СССР при поддержке Франции официально вступил в Лигу Наций. И все же план Думерга — Барту так и не стал реальностью. 28 сентября Варшава объявила о нежелании участвовать в Восточном Локарно. Мало того, Польша прозрачно намекнула на свое одобрение возможного раздела Чехословакии между Германией и Венгрией.
Новая расстановка сил на международной арене привела к расколу политиков Франции, Великобритании, Румынии и Югославии на тех, кто готов был попустительствовать Германии, уже открыто заявившей о своих притязаниях на Австрию и Чехию, ради того, чтобы любой ценой (но, разумеется, за чужой счет) избежать участия в войне, и на тех, кто пытался противостоять агрессивным замыслам Берлина и создать для этого систему коллективной безопасности, заключив для начала франко-чехословацкий, франко-советский и советско-чехословацкий пакты.
Нет никаких оснований категорически утверждать, что подобный раскол не затронул и советское руководство, разделив его на сторонников и противников системы коллективной безопасности, сохранения или расторжения десятилетних дружественных отношений с Германией. Для такого раскола была и еще одна потенциальная причина, связанная с намерениями Сталина, Молотова и некоторых других членов Политбюро отказаться от прежней Конституции, провозглашавшей диктатуру пролетариата, лишение гражданских прав значительной части населения страны по классовому принципу и многоступенчатую систему выборов, а в итоге — противостояние СССР всему миру капитализма. И далеко не случайно, что проявились эти разногласия именно в первой половине 1934 г., в частности в дискуссии с Зиновьевым на страницах журнала «Большевик».
Большевики из «ленинской гвардии», большевики-«фундаменталисты» не могли легко отказаться от своих убеждений и приверженности марксистско-ленинской доктрине. А толчком для размежевания внутри политической элиты СССР должно было послужить вступление Советского Союза в Лигу Наций, стремление заключить оборонительные договоры с Францией и Великобританией против союзника СССР со времен Рапалло — Германии.
Как можно полагать, совсем не случайно выступление Молотова 1 февраля 1935 г. на Пленуме ЦК ВКП(б) о необходимости создать новую Конституцию последовало только после первого процесса над Каменевым и Зиновьевым. Процесса, который ограничился (как, впрочем, и второй процесс над Каменевым в июле того же года) весьма мягким приговором. Скорее всего, такая мера должна была послужить предупреждением всем, кто готов был выступить против смены курса страны. Добавим к этому еще один факт. Последний, VII, конгресс Коминтерна состоялся в августе того же 1935 г. и призвал коммунистов отказаться от самоизоляции, перейти к тактике широких народных фронтов с участием не только социал-демократов, но и вообще всех без исключения антифашистов. Но произошло это лишь после того, как были заключены договоры СССР с Францией (2 мая 1935 г.) и с Чехословакией (16 мая), а также после переговоров, которые вели в Париже В.П. Потемкин, а в Москве с прибывшим с официальным визитом новым премьером Франции Лавалем И.В. Сталин, М.М. Литвинов, К.А. Уманский (небезынтересная деталь: трех названных советских дипломатов репрессии, вскоре обрушившиеся на НКИД, не затронули).
Нельзя исключить, но пока только как возможную версию, что открытые политические «московские» процессы 1935–1938 гг. стали варварской, азиатской формой разрешения реальных, хотя и до предела скрытых разногласий в среде советского руководства по вопросам внешней и внутренней политики. Уж слишком очевидны временные совпадения репрессий, «московских» процессов, подготовки и принятия «сталинской» Конституции и попыток создания системы коллективной безопасности. Напомним, что и создание службы охраны произошло накануне принятия новой Конституции, а это значит, что именно в это время высшее руководство партии и государства почувствовало реальную угрозу своему положению, а может быть, и жизни.
Разумеется, данная гипотеза нуждается в серьезной проверке на базе новых документов. При этом необходимо отрешиться от использования таких понятий, как «заговор», «подготовка переворота», «подготовка терактов», «шпионаж», «диверсии» и т. п.
Мне представляется, что версия о каком-то особом «заговоре Тухачевского» неубедительна. Как показано в книге В.З. Роговина «1937» (с. 364–375), у Сталина было достаточно причин для чистки комсостава РККА и без всякого «заговора» (известная независимость высших красных командиров от сталинского диктата, наличие среди них многих бывших сторонников Троцкого, разногласия по поводу советской военной доктрины, отношение к наркому Ворошилову, зависть Сталина к Тухачевскому и т. д.). Кроме того, трудно предположить, что в ходе «чистки» не было бы выявлено каких-либо фактов, связанных с «заговором», если бы он действительно существовал, так как переворот в Кремле требовал участия десятков и сотен людей. Я уже не говорю о чисто технических трудностях устранения диктатора при существовавшей тогда системе его охраны.
Первые альтернативные выборы в СССР должны были состояться в 1937 году. Но инициатива Сталина обернулась массовыми репрессиями.
Экономический кризис, обрушившийся на мир в октябре 1929 г., не только бросил Германию во власть нацизма, но и превратил в утопию твердое убеждение коммунистов-ортодоксов, что пролетарская революция обязательно победит в промышленно развитых странах Европы. К сожалению, новую международную ситуацию в Советском Союзе осознали очень немногие. Прежде всего те, кого недавний вождь Коминтерна Григорий Зиновьев и его соратник Лев Каменев называли «центристской группой» — Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов, Орджоникидзе. Да еще и убежденные их идеологические союзники — нарком иностранных дел Литвинов, Прокурор Союза ССР Вышинский.
Сталин и его окружение весьма своевременно, как показали последующие события, осознали пагубность продолжения прежнего левого курса. Исходили они в своих оценках и прогнозах не из умозрительных построений, выводимых из теории марксизма, а основывались на очевидных фактах. Знали по личному опыту: большевистская партия весьма своеобразна, отличается от парламентских партий. Она создавалась в условиях подполья с одной-единственной задачей: захватить власть и удержать ее в жестокой борьбе с противниками. Отсюда-то и все три программы партии, и ее устав с беспрекословной дисциплиной, так называемым «демократическим централизмом». И другая основа основ: «жесткая вертикаль» партийной структуры. Все это имело смысл сохранять в неприкосновенности лишь до тех пор, пока теплилась надежда на скорый приход мировой пролетарской революции. Рассматривали большевистскую партию СССР исключительно как «штаб», «арсенал» все той же мировой революции. Не столько подменяли Коминтерн, сколько действовали только для него, во имя его.
