В 1926 году проблемой привлечения казахов к советскому и партийному строительству озаботились всерьез. В Казахстане стартовала политика «коренизации», согласно которой определенный процент должностей должны были занять казахи или, по крайней мере, работники, владеющие казахским языком. 29 декабря 1926 года вышло постановление Совнаркома КАССР об обязательном переводе постановления на казахский язык. Одновременно открылись языковые курсы, на которых в 1926–1927 годах обучались 1505 человек[141]. В 1928 году работало 150 школ казахского языка[142].
Однако языковая проблема наскоком не решалась, и количество работников, в одинаковой степени хорошо владеющих русским и казахским языками, была крайне незначительна. Казахи в то время весьма плохо владели русским языком, а «европейские кадры», как правило, плохо или совсем не владели казахским языком. При годовом наборе на языковые курсы в 1500–2000 человек, подготовленных кадров не хватало даже на замещение должностей республиканского и губернского уровня. В 1929 году процент коренизации довели в среднем до 34,4 %. Но проблем это не решило: «Процент коренизации номенклатурных должностей, в частности в окружном звене, был все еще низок, переход на казахское делопроизводство в этом звене осуществлен не был»[143].
И это порождало целый комплекс проблем. Между окружным и уездным уровнями[144] управления в Казахстане практически во всех советских, партийных и общественных организациях возник языковой барьер. Для того чтобы спустить директиву или циркулярное письмо уже на уровень уездных комитетов, требовался перевод. Однако документы отправляли в укомы на русском языке, а укомы, которые дальше должны были передавать документы волкомам и аулкомам, в которых работники не владели русским языком, переводили их сами.
Перевод в идеале должен был быть параллельным, то есть полностью сохранять смысл исходного документа. На практике же в укомах переводили как умели. По свидетельству Г. Тогжанова, переводы документов, которые он просматривал в некоторых укомах ВКП(б), были исключительно плохого качества: «Мы здесь могли бы привести несколько «переводов», которыми мы располагаем, но при всем желании их приводить здесь нельзя, ибо, несмотря на то, что эти «переводы» делались с русского текста, мы не можем перевести их обратно на русский язык»[145].
Подобные документы, в которых зачастую были чудовищные и дикие искажения текста, а иногда и даже совершенно бессмысленный текст, рассылались в волкомы и аулкомы. Даже Г. Тогжанов открыто подверг такое «руководство» резкой критике: «Но здесь констатируем тот факт, что зачастую наши укомы и уисполкомы не только не руководят волкомами и аульными организациями, но вводят их в заблуждение своими безграмотно переведенными циркулярами и инструкциями»[146].
Волостной комитет, получив такое послание, по свидетельству Г. Тогжанова, не пытался разобраться и уточнить, а просто переписывал его и посылал дальше, в нижестоящие органы. При этом переписанный документ претерпевал еще одну стадию изменений: «В большинстве случаев он переписывается с невероятными искажениями и с большими пропусками, пропускаются такие места, которых волком сам не разбирает»[147]. Трудно себе представить, что получалось из такого «перевода» и такой «редактуры» из циркуляров и распоряжений Казкрайкома. После такой «обработки» конечный документ совершенно не был похож ни по смыслу, ни по содержанию на исходный.
В аульных комитетах, где в основном были малограмотные работники, и не думали разбираться в содержании присылаемых им документов: «Последние тоже не разбирают. Читают и так, и эдак, но не понимают»[148]. Хорошо еще, если читали. В то время уровень грамотности был очень низким, и даже в партийной организации в Казахстане насчитывалось 22 % неграмотных[149]. Потому аулкомы сразу документы подшивали в папку или, еще проще, скидывали в мешок без подшивки и регистрации. Тем более что сплошь и рядом циркуляры и распоряжения приходили с большим опозданием, часто через 2–3 месяца после крайнего срока их исполнения.
Совершенно аналогичные проблемы преследовали и другие национальные автономии. Так, Е. Д. Поливанов пишет, что многие переводы с русского языка на финно-угорские языки: мордовский или марийский были бессмысленными и нелепыми: «Сюда относятся и случаи механической пересадки русского синтаксиса (в мордовский, марийский и т. д. переводный текст): можно встретить, напр., выражения «Съезд Четырнадцатой партии» вместо «Четырнадцатый Съезд партии», – все, конечно, потому, что переводчик сохраняет русский порядок слов, не считаясь с обязательной для финских языков синтаксической нормой (где определение ставится перед своим определяемым, а согласование отсутствует). К сожалению, многие переводные с русского издания (да и не у одних только восточно-финнов) пестрят подобными искажениями (не говоря уже о случайных «шедеврах» нелепости вроде выражения «Буржуазная советская конституция» – в одной из мордовских брошюр), делая книгу часто почти непригодной для понимания рядового читателя»[150].
Это была серьезнейшая политическая проблема, которая приводила к слабости низовых советских органов. Если в русских районах система управления от вышестоящих к низовым организациям еще худо-бедно работала, то в национальных автономиях Советская власть в низовых уровнях могла существовать только на бумаге, а на деле она была совершенно неуправляема из-за языкового барьера, и такие соворганы сплошь и рядом подпадали под влияние антисоветских элементов.
В Казахстане было именно так. Мало того, что против структуры управления работали огромные расстояния и дефицит транспорта, так еще и имеющаяся система фактически не работала, а производила никому не нужные бумаги, рассылаемые с огромным опозданием. Смысл распоряжений, которые отдавал Казкрайком, по дороге искажался до неузнаваемости. Обратной связи практически не было. На местах советские, партийные и общественные работники целиком и полностью зависели от аульных баев и вынуждены были прислушиваться к их словам.
С такой системой управления нельзя было начинать каких-либо преобразований, поскольку ничего из запланированного не было бы выполнено точно так, как задумано, и в установленные сроки. В материалах V Всеказахстанской конференции РКП(б), на которой и был провозглашен лозунг «советизации аула», имелся анализ сложившегося положения: «Современное реальное соотношение классовых сил в Казахстане таково: пролетариат малочисленный, распыленный и слабый, советская система осуществляет пролетарское руководство только в центре, начиная примерно с уездов, в низах – Советская власть иногда даже не существует вовсе или еще очень слаба…»[151]. Баи выиграли выборы в Советы зимой 1925–1926 годов, так что первый секретарь Казкрайкома ВКП(б) вынужден был признать поражение коммунистов. Доклад Ф. И. Голощекина на 2-м пленуме Казкрайкома в конце апреля 1926 года в полной мере отражает это поражение. Аульные коммунисты оказались не на высоте положения, хотя формально коммунистов в аулах было больше, чем баев, – 6374 человека[152]. Однако Голощекин вынужден был признать: «Я собрал огромное количество документов, и все единодушно говорят, что аульные коммунисты на всех выборах участвовали в родовой борьбе, то на стороне одного бая, то на стороне другого бая. Попытки со стороны уполномоченных – заставить подчиниться партийной дисциплине – не имели нигде почти успеха»[153]. Помимо этого в заключительном слове на пленуме Казкрайкома Голощекин выражался еще более определенно: «Вы хорошо знаете, что бедняки у нас подставные, не настоящие, так же как и коммунисты»[154]. Также он признал, что у Казкрайкома нет ни средств для работы с массами, ни агентов, то есть ячеек, в аулах. Да и сами аульные советы он признал фиктивными, поскольку они ничего не решали. Огромный вклад в такое положение вносил языковой барьер между уровнями управления и непонимание низовыми органами и их представителями присылаемых директив и указаний.
Эти факты показывают, насколько насущной была проблема образования, повышения уровня грамотности в национальных автономиях, хотя бы для улучшения управляемости низовых органов власти. Такое положение с переводами и языковым барьером вплоть до 1930-х годов совершенно отсекало широкое использование русского языка в местных советских органах и в образовании – население его почти не знало и не понимало. Требовалось сначала поднять грамотность на национальных языках, а потом уже учить русскому. Перескок через этот подготовительный этап приводил к серьезнейшим политическим проблемам.
