Ознакомительная версия.
Кандидатура Маневича на роль резидента, подобранная Берзиным, была удачной. В Гражданскую повоевал, за границей жил, английским, французским, немецким и итальянским владел. С образованием также все было в порядке. В 1921 году окончил Высшую школу штабной службы РККА. В 24-м — Военную академию РККА, а в 29-м — Курсы усовершенствования начсостава ВВС при Военно-воздушной академии. Вот таким был человек, который после полутора лет разведывательной работы в Германии начал создавать нелегальную резидентуру в Италии.
Берзин отмечал в своем докладе, что помимо недостатка инвалютных средств техническая часть информационного отдела была очень слабой. Пять специалистов, которые имелись, не могли справиться с большим потоком информации, которая поступала из-за рубежа и нуждалась в анализе, обработке и распределении по различным организациям для дальнейшего использования: «50 % всего материала по технике не получает в 4-м Управлении достаточной предварительной обработки, оценки и использования. При таком положении, естественно, хромает и работа агентуры, ибо если работа источника не получает нужной оценки и не признана полезной, резидентура не может его держать месяцами и оплачивать в ожидании оценки».
Анализируя создавшуюся обстановку в Европе, он докладывал наркому, что военно-промышленная разведка может быть с успехом развернута в Германии, Франции, Италии, Чехословакии и Америке. Что же касается Англии, то предпосылок для быстрого налаживания там технической разведки чрезвычайно мало, так как связи Управления в этой стране ничтожны. Очевидно, не было у Управления серьезных зацепок на острове, не было солидной агентуры, тем более в такой новой и специфической области, как военно-техническая разведка. И начальник Управления честно признавался в этом.
Берзин считал, что для быстрого и успешного налаживания военно-технической разведки необходимо уже в 1930 году выделить дополнительные ассигнования в размере 100 000 американских долларов. Возможно, запрос был сделан с запасом, с расчетом на то, что чем больше просишь, тем больше дадут. Он отмечал, что этой суммы будет достаточно для организации агентурного аппарата и оплаты его работы. Очевидно, начальник Управления не особенно надеялся на успешную работу вновь создаваемой структуры на идейной основе и понимал, что за ценнейшие военно-технические секреты нужно будет платить, и платить щедро. И поэтому указывал в докладе, что в отдельных случаях необходимо будет отпускать спецсредства на приобретение рабочих чертежей, описания особо интересных технологических систем и готовых образцов новейшей военной техники.
Кроме того, для успешного развертывания нового направления военной разведки требовалось, конечно, увеличение личного состава технической части Управления. Нужных специалистов он предлагал привлечь из научно-технических комитетов соответствующих управлений наркомата. А чтобы работа технической разведки была более результативной, предлагалась передача всех получаемых материалов по военной технике в один центр (технический штаб начальника вооружений), который и распределял бы эту информацию по соответствующим учреждениям и заводам. И в дополнение ко всему Берзину хотелось получить в Управление «крепкого, технически грамотного инженера-партийца для руководства технической частью, а также выделить несколько технически грамотных знающих языки партийцев для работы за границей».
6 марта 1930 года доклад был подписан и отправлен наркому. Через два дня он был прочитан и с резолюцией «Не возражаю. Созвать спец. совещание и внести конкретные предложения» возвращен тогдашнему начальнику вооружений Иерониму Уборевичу и Берзину. Совещание созвали, изменения и предложения внесли, и в Разведупре начали создавать новое направление — научно-техническую разведку. Руководить новым направлением было поручено Оскару Стигге. Он должен был создать свою агентурную сеть в крупнейших странах Европы и наладить получение научно-технической информации. Работа началась, и материал «пошел», но вот использовался он уже в Союзе в первое время очень плохо. Дело было новое, незнакомое, опытных специалистов в НИИ, КБ и на военных заводах, хорошо знающих языки, не было. И ценнейшая разведывательная информация, добываемая иногда с риском для жизни разведчика, оседала в сейфах и ящиках письменных столов. Но здесь военная разведка была бессильна что-то сделать и изменить. И от Берзина ничего не зависело — контроль за использованием полученной научно-технической информации был вне его компетенции.
Весной 1930 года Берзину пришлось обратиться к наркому с письмом, в котором он писал о деятельности военного атташе в Японии Виталия Примакова. Причиной такого обращения было нарушение военным атташе финансовой дисциплины и значительный перерасход денежных средств в твердой валюте, то есть в американских долларах, которые выделялись для аппарата военного атташе в Токио. Обстановка на Дальнем Востоке после конфликта на КВЖД была тревожной, активность Японии на азиатском континенте не исключалась, и аппарат военного атташе, включая и агентуру, должен был работать с полной нагрузкой. Поэтому Берзин очень внимательно следил за всем, что творилось в столице островной империи.
Примаков работал военным атташе в Японии с весны 1929 года. Но и до этого, как писал Берзин Ворошилову, «в течение ряда лет Примаков, находясь на зарубежной военной работе (Китай и Афганистан), проявил себя работником, небрежно и неэкономно относящимся к народным деньгам». При этом Примаков за один год работы в Афганистане израсходовал 34 500 долларов, а его предшественник Ринк примерно в такой же ситуации израсходовал за год 15 000 долларов. В Японии Примаков продолжал ту же тактику, допуская сверхсметные расходы, не связанные с работой агентуры. При этом Примаков покрывал перерасход «из средств, отпущенных на агентурную разведку, чем затормозил ряд очередных наших работ по Японии». Берзин писал Ворошилову, что «наш аппарат в Японии до Примакова при меньших денежных затратах добывал больше ценных материалов, чем в период руководства этой работой Примаковым». И как следствие: «Назначение Примакова военным атташе и руководителем агентурной работы в Японии не внесло существенных улучшений ни в руководство нашего военного аппарата в Японии, ни по линии добычи агентурных материалов».
Из этого документа можно сделать два вывода: Берзин признавал свою ошибку, так как назначение Примакова в Японию могло произойти только при его согласии — в 29-м мнение руководителя военной разведки еще учитывалось. Возможно, он думал, что герой Гражданской войны учтет свои афганские ошибки и будет скромнее тратить казенные деньги. А может быть, при назначении в Японию прославленного боевого командира на него подействовал ореол легендарного конника, ромбы в петлицах и боевые ордена на гимнастерке. И второй вывод — агентурная разведка Управления в этой стране существовала за несколько лет до начала разработки и осуществления операции «Рамзай». И Зорге был не первым, кто создал агентурную сеть военной разведки в островной империи. Доклад Берзина Ворошилову — пока единственное документальное подтверждение этой версии.
Докладывая об этом, Берзин просил Ворошилова дать распоряжение о том, чтобы отозвать Примакова с должности военного атташе в Японии и назначить на эту должность другого командира РККА. Его доводы были обоснованны, и нарком дал согласие на замену. На документе появилась резолюция: «Не возражаю, подыскать заместителя. В. 20.4.30», которая и была сообщена Берзину 25 апреля 1930 года. Участь Примакова была решена, он был отозван из Токио и окончательно ушел из военной разведки на строевые должности.
Вполне возможно, что такая отрицательная оценка деятельности своего подчиненного в Японии, а военные атташе подчинялись начальнику Управления, объяснялась не только плохим руководством агентурной работой, но и значительным перерасходом валютных средств, которые находились под строгим контролем НКРКИ. Этим и было вызвано письмо Берзина Ворошилову, обычно сдержанно относившегося к недостаткам работы своих подчиненных.
1930 год. Провалы в начале 30-х
Можно с уверенностью утверждать, что 1930 год был очень тяжелым в жизни и работе начальника военной разведки Яна Берзина. После ухода в июле 1929 г. опытного и квалифицированного профессионала Бронислава Бортновского важнейший в 4-м Управлении Штаба РККА агентурный отдел остался без надежного руководителя. Руководство резидентурами и отдельными агентами попало в руки человека слабого и, мягко говоря, некомпетентного в специфических вопросах агентурной разведки. Рубен Таиров не обладал ни опытом, ни знаниями и навыками своего предшественника. Партийный стаж, преданность линии партии, поддержка в цековских кабинетах — все это не давало никаких гарантий успешного руководства агентурой военной разведки. Понимал ли это начальник Управления? Очевидно, он в силу специфики своей работы достаточно хорошо знал нового начальника агентурного отдела и своего фактического зама. И, очевидно, не смог уже противиться напору партийных чиновников со Старой площади, где размещался ЦК ВКП(б), предлагавших человека преданного, идейно выдержанного, проверенного в партийных чистках и т. д. Но над Москвой в 29-м дули уже другие партийные ветры. Ушла в прошлое эпоха свободного высказывания своего мнения, отстаивания своей позиции, своих взглядов. Апофеоз года — пятидесятилетний юбилей генсека и сразу же ставшая знаменитой и руководящей статья Ворошилова: «Сталин и Красная Армия». Рамки воинской дисциплины, и это в полной мере касалось Берзина, уже не позволяли всем стоящим ниже наркомвоенмора высказывать свое мнение, не совпадающее с мнением «луганского слесаря». А у Ворошилова по серьезным вопросам не было уже своего мнения. Основополагающим было мнение генсека и его партийного окружения.
Ознакомительная версия.
