– это, в случае его устойчивости, власть именно совета, пусть и довольно специфического по составу: узкой коллегии военачальников.
Собственно, в политической науке под военным режимом и понимают такое устройство, при котором власть либо прямо принадлежит лидерам военной корпорации, либо контролируется ими за спиной формальных политических институтов. Эта вторая ситуация встречается не так уж часто, но все же неоднократно наблюдалась в некоторых латиноамериканских странах, от Аргентины до Гватемалы, со второй половины прошлого до начала нынешнего столетия.
Под военной корпорацией в этом определении понимается вся совокупность структур, которые располагают правом на применение вооруженной силы, то есть силовых структур. Это включает в себя как собственно армию, так и различного рода организации, мандат которых подразумевает обеспечение государственной и общественной безопасности. В некоторых странах, кроме того, существуют разного рода частные армии и охранные структуры, действующие вполне легально, автономно и располагающие собственным весом.
Военная диктатура всегда возникает как режим коллегиальной, а не личной власти. Главная причина этого состоит как раз в сложности состава силовых структур. В рамках хунты осуществляется координация действий между армейскими военачальниками и главами органов безопасности и иных групп силовиков, без которой военный режим просто не мог бы функционировать, не сползая в гражданскую войну. Кроме того, армия сама по себе является сложной организацией, включающей в себя отдельные роды войск и иные крупные подразделения. До установления военного режима они обычно находятся под верховным командованием того или иного гражданского политика – президента или премьер-министра. Им даже не нужно непосредственно взаимодействовать между собой. После переворота, однако, возникает необходимость как-то уладить вопрос о том, какими властными полномочиями будет располагать каждая из структур.
Коллегиальное руководство было свойственно всем устойчивым военным режимам, которые рассматриваются как базовые для данной категории случаи, – в Бразилии, Аргентине, Греции и многих других странах. Не был исключением и режим Пиночета, который не только неустанно подчеркивал, что он лишь первый среди равных в числе членов хунты, но и руководствовался этим правилом на практике. Военные режимы, которые функционируют на коллегиальных началах и по правилам, которые соблюдаются всеми основными игроками, обладают наиболее высоким для режимов данного типа уровнем институционализации. Назовем их консолидированными военными режимами.
Разумеется, как и всякий авторитарный режим, военная диктатура может сползти в персонализм, стать режимом личной власти и обзавестись какими-то институтами (например, электоральными), которые обеспечивают лидеру режима колоссальный политический перевес над другими военачальниками. Так произошло, например, в Индонезии после консолидации режима Сухарто в конце 1960-х годов. Однако именно поэтому индонезийский режим перестал быть военным, по большинству параметров превратился в обычную персоналистскую диктатуру. Связь между диктатором и вооруженными силами ослабла. В конце концов отказ военных подавлять массовые выступления против Сухарто сыграл решающую роль в падении режима.
Именно с этой точки зрения следует рассматривать нередко попадающиеся в публицистике рассуждения о том, что в России уже установилась «диктатура силовиков», – о военном режиме обычно не упоминают, поскольку это свидетельствовало бы о слишком смелом полете фантазии. Помимо разного рода конспирологических теорий, в обоснование этого тезиса обычно указывают на то, что в своем профессиональном прошлом Владимир Путин был офицером КГБ. Однако скачок к вершинам власти Путин совершил отнюдь не из КГБ, а из административных органов сначала регионального, а затем и федерального уровня, и тот факт, что в 1998–1999 годах он в течение нескольких месяцев возглавлял ФСБ, имел лишь эпизодическое значение в его политической карьере.
В действительности в свою бытность главой ФСБ Путин обеспечивал выполнение задачи, которая по большому счету сводится именно к предотвращению военного переворота: позволял политически ослабевшему президенту Борису Ельцину поддерживать контроль над собственной силовой структурой и приглядывать за другими. С этой задачей Путин справился, и я полагаю, что во многом именно поэтому получил главный приз – назначение преемником Ельцина. Став преемником, Путин унаследовал созданную при Ельцине систему политического контроля над силовиками.
Эта система, будучи отлаженной при Ельцине и затем перенастроенной при Путине, базируется на двух основных началах, и оба они были заложены еще в советские времена. Первое из них – это глубокая интеграция военачальников и глав органов безопасности в состав политического руководства и, в более широком смысле, в состав верхушки правящего класса. В СССР такая интеграция обеспечивалась с самого высокого уровня – Политбюро и распространялась сверху вниз на всю силовую иерархию. Силовики были просто государственными чиновниками, пусть и с некоторой профессиональной спецификой. Так оно остается и по сей день, хотя место Политбюро в этом смысле занял Совет безопасности РФ, а на место номенклатурных кормушек пришли гораздо более хлебные привилегии, связанные с контролем над бизнесом и освоением бюджетных фондов.
Второе начало – это фрагментация силовых структур, отсутствие у них общепризнанного лидера вне политического руководства, их взаимное недоверие и конкуренция между собой. Признаки такой конкуренции в советские времена были довольно слабыми, но при Ельцине она стала острой и достигла пика уже при Путине, в начале 2000-х годов. Тогда она проявилась в так называемых «войнах силовиков», один из ведущих участников которых, Виктор Черкесов, недавно скончался в политической неизвестности.
С тех пор острота конфликтов между силовиками снизилась, но ныне она, как кажется, выходит на новый виток. К этому добавляется то обстоятельство, что в числе лидеров значимых силовых структур появились новые автономные игроки, в первых рядах которых оказались Евгений Пригожин с его частной армией и Рамзан Кадыров с его практически монопольным контролем над собственными силовыми организациями, деятельность которых уже давно распространилась далеко за пределы Чечни. Ныне Пригожин уже ушел со сцены. Однако, как говорится, свято место пусто не бывает.
Как корпорация, российские силовики не хотят (в силу своей полной интеграции в структуры власти) и не могут (в силу конкуренции между собой) осуществить такое сложное, скоординированное действие, как переворот, ведущий к установлению устойчивого военного режима. Для такого переворота отсутствуют любые предпосылки, включая такую весьма существенную, как общепризнанный лидер силовой корпорации. В этом качестве все они признают Владимира Путина.
Даже если дискредитация Путина как главы государства зайдет очень далеко, альтернативной фигуры нет. Таким образом, возможности для прихода к власти военной хунты как основы для устойчивого военного режима в современной России отсутствуют. Значит ли это, что нет условий для военного переворота, то есть для такой смены власти, в результате которой она отошла бы к какой-то группе силовиков? Нет, не значит. Военный переворот не всегда ведет к установлению устойчивого военного режима.
Часто говорят, что в России нет традиции вмешательства армии в политику. На самом деле, даже если отвлечься от восстания декабристов, которое (по моему сугубо субъективному мнению) действительно
