Он на II Гражданском форуме говорит, что у современной России есть все возможности стать благополучным, успешным государством. Тут же — о том, что Россия должна закрепиться в верхних строчках мировой «табели о рангах».
В Нижнем Новгороде он говорит о том, что страну надо сделать сильной, крепкой, с которой бы считались.
Правда, как мы помним, говоря в Нижнем Новгороде 27 февраля 2008 года о глупостях, которых избежали страны Европы, Д.Медведев называет в череде не допущенных этими странами глупостей как то, что «они не распадались на части» (полностью солидарен с такой оценкой), так и то, что они «не собирались снова».
Называть «собирание снова» глупостью, конечно, можно.
Но, во-первых, слушатели не могут не расценивать это как конкретный политический сигнал: «Соединяться (восстанавливать СССР) — это глупость, которую мы не допустим».
А во-вторых, многие скажут: «Как это они не собираются снова? Собираются, да еще как! И по минимуму — Германия еще как собиралась. И по максимуму — уже собирается, по сути, новая Священная Римская Империя. Именуемая теперь Объединенная Европа. Собираясь, она прямо адресует к такой преемственности. К Карлу Великому и так далее. Медведев ставит их нам в пример. Так мы тоже так хотим».
Но подобные частности, актуализируя наше рассмотрение, как ни странно, мешают уловить что-то гораздо более существенное. Его, этого «более существенного», что называется «до и больше». Даже не знаю, с чего начать…
Начну с цитаты, чтобы не пороть отсебятины. Из выступления Д. Медведева на той же встрече с избирателями в Нижнем Новгороде: «Мне кажется, главная цель жизни любого нормального человека, кем бы он ни работал — дворником или президентом, заключается в том, чтобы просто по-человечески прожить эту жизнь, оставить о себе добрую память, оставить после себя детей и внуков, добиться нормальных результатов на работе. Ставить же перед собой какие-то глобальные цели можно, и каждый из нас имеет, наверное, эти цели, но они не должны заслонять именно главного — надо прожить свою жизнь нормально, по-человечески, чтобы не было стыдно». Это — о цели жизни любого нормального человека…
Ну, вот мы и дошли до смыслового ядра текста. А в чем-то и до ядра личности. В любом случае — пиар тут, что называется, «побоку». Молодой, решительный, отнюдь не лишенный амбиций лидер хочет что-то сказать о своем понимании блага. Своем, понимаете, а не о том, которое ему навязывают пиарщики. Он говорит о целях… Как глобальных (что не есть главное), так и сокровенно-сущностных. Словосочетание «цель жизни любого нормального человека» — это из области сокровенного, личностного, сущностного. И лишено, как мне представляется, всяческого притворства.
По Медведеву, цель жизни — одна у всех нормальных людей, хоть дворника, хоть президента… И ничто не должно заслонять этого. А если заслоняет — то вы ненормальны. Единая для всех цель жизни — это первичное. Успех — вторичное. Успех зависит от типа деятельности… Цитирую: «…Успех деятельности президента заключается в том, чтобы улучшить качество жизни для людей, улучшить качество жизни в стране, сделать страну сильной, крепкой, с которой бы считались, которая бы развивалась и где жить было бы не стыдно, а комфортно. Поэтому и целью моей деятельности просто будет работа над улучшением качества жизни всех наших людей, а нас немало — нас более 140 миллионов. Это самая сложная цель, которую себе только можно представить».
Мне кажется, что в приведенных цитатах содержится нечто неизмеримо более важное, чем то — глупость ли «снова собираться»… В этих цитатах содержится личностное начало, транслирующее определенный смысловой заряд. А значит, и заряд политический. Ведь Д.Медведев — президент РФ! И меня до крайности поражает то, что никто не захотел присмотреться к его текстам под предлагаемым мною сейчас экзистенциальным, транспиаровским, сущностным, личностным углом зрения. Что никто не захотел это все… Ну, как бы это поточнее сказать… Интеллектуально и экзистенциально освоить?
Многие мои друзья удивлены тем, что я с таким увлечением занялся освоением неблизкого мне по духу мета- и паратекста. Зная наверняка, что я (а) вообще неконъюнктурен и (б) достаточно вменяем для того, чтобы понять, что конъюнктура ну уж никак не требует подобного освоения… Зная (в), что я в принципе лишен желания подкапываться под Д. Медведева, В.Путина и Кремль как таковой, мои друзья недоумевают: «Почему ты тратишь на это столько времени и сил?».
Я удивляю моих друзей… А они — меня. Я их не понимаю… Я не понимаю, как можно жить в стране, которую любишь (а у меня нет друзей, которые не любят Россию), и не вчитываться в тексты политических лидеров. Вообще в любые их тексты…
И особенно в те тексты, где предъявляется философия жизни и деятельности, причем, уверен, предъявляется достаточно искренне. Философия жизни пронизана идеей нормальности… Мне почему-то вспомнилась моя мать, внимательно слушавшая длинные речи Никиты Сергеевича Хрущева. Мне тогда было лет 13–14…
«Мама, — спросил я, — как ты можешь все это подолгу слушать? Да еще с таким интересом?»
«Понимаешь, — ответила мне мать, — он говорит о том, что лучше — если десять несушек будут нести по двадцать яиц или двадцать несушек по десять яиц?.. Но он не говорит о том, о чем говорил его предшественник, и он (глаза матери чуть увлажнились, что бывало нечасто), он такой нормальный…».
Мать значила (и значит) для меня невероятно много. Она умерла летом 1985 года. Через всю жизнь она пронесла ненависть к поломавшему ее жизнь Сталину и восхищение советским гуманистическим проектом. Сказать в конце 80-х годов, что я от имени всей семьи обнуляю наш исторический счет к Сталину, мне было невероятно трудно. Но я не мог этого не сделать.
Беспрецедентная политическая истерика по поводу «сталинщины» стала силой, сметающей все сразу — советский проект СССР, моральную и культурную нормативность… Мне было ясно, в чем мой долг, и я этот долг выполнил… Вспомнив еще раз этот разговор с матерью у телевизора, где Н.С. учил сограждан и товарищей по партии интенсификации сельского хозяйства…
«Нормальный… Это так важно…» — сказала мать.
«Ботинком по столу на Генассамблее ООН… Кузькина мать… Пидарасы-авангардисты… Карибский кризис, наконец», — я упорно не хотел соглашаться с матерью.
«Тот уже развязал бы атомную войну», — ответила мать скорее себе, чем мне. И я понял, что для нее с отцом это был больной вопрос в 1949 году, когда они решили родить ребенка. То бишь меня. «Ах, ох! Нормальный! А как же твои занятия Байроном?» — не унимался я.
«Он — поэт, а не политик», — парировала мать. Никита Сергеевич закончил тем временем телелекцию о несушках… под бурные аплодисменты собравшихся, уже обдумывавших, как бы снять ненавистного им зарвавшегося «Хруща».
«Да и вообще… — сказала мать, выключая телевизор. — Мой любимый герой в «Поднятой целине» — Макар Нагульнов. Но это не значит, что я хотела бы иметь его соседом по купе».
«Цель жизни любого НОРМАЛЬНОГО человека», — говорит Д.Медведев… «Добиться НОРМАЛЬНЫХ результатов в работе», — говорит он. «Прожить свою жизнь НОРМАЛЬНО…» «НОРМАЛЬНЫЕ человеческие условия для развития… Десятилетия НОРМАЛЬНОЙ жизни…»
Нельзя, согласитесь, пройти мимо такой форсированной апелляции к норме и нормальному. Это политико-лингвистический фокус текста. Но это и нечто большее. Это, если переходить от лингвистики к семантике и семиотике, ключевой знак и ключевой политический жест, используемый политиком в крайне острой для него предвыборной ситуации.
«Как дела?» — спросила меня мать лет через двадцать, когда я, уже обзаведясь семьей, приехал ее навестить. Дела были не ахти. Театр закрыли… В который раз… Что ответить? «Нормально», — ответил я.
«Никогда не говори «нормально», — улыбнулась мать, хорошо понимая, в чем дело. — Лучше скажи «плохо»… Или «хорошо»… «Нормально» — это никак».
«А как же твой Хрущев?» — завелся я, вспоминая давний и небеспроблемный для меня разговор.
«Он не говорил о том, что нужна нормальная жизнь, — ответила мать. — Он о несушках говорил».
В 2001 году ко мне приехала советница одного из полпредов и попросила «интеллектуально сопроводить» его выступление перед деятелями разных конфессий. Я помог. Речь получилась яркая. Советница, каменея лицом, в день, на который было назначено выступление шефа, сказала, что речь шефу очень понравилась («очень-очень» — сказала она, по-моему), но шеф никогда ничего такого не скажет. «Никогда и ни при каких условиях…» Помнится, она сказала именно так… Я уже приехал слушать шефа. И решил остаться — как из соображений такта, так и потому, что было интересно, что же именно скажет шеф.
Шеф говорил «о несушках» (то есть приводил бесконечные цифры, свидетельствовавшие о том, как успешно в его округе проводится… чуть не сказал «атеистическая»… нет-нет, антиатеистическая… нет-нет… просто работа, НОРМАЛЬНАЯ работа с гражданами разного вероисповедания). Время от времени шеф отрывался от бумажки и с вызовом смотрел на свою опрометчивую советницу и прочих безобразников, подбрасывающих ему контр- и даже антинесушечную лингвистику.
