Здесь не обошлось и без внутренних интриг. Первоначально виновными в националистическом уклоне были признаны секретарь ЦК КП(б)У по идеологии, редактор органа ЦК КП(б)У газеты «Коммунист» А.П. Любченко и заведующий отделом агитации, пропаганды и прессы ЦК КП(б)У А.А. Хвыля (оба – бывшие боротьбисты). Хотя оба они были сняты с должности в январе 1933 г., тем не менее сдаваться Любченко и Хвыля не хотели. Вскоре в узких кругах стало известно о поездке Любченко в Москву и о его встрече со Сталиным и Кагановичем. «Разговор был, видимо, в духе взаимопонимания, – вспоминал Блудов, – ибо в результате в Москву был немедленно вызван П.П. Постышев и ему было указано, что он не туда направил огонь. Его следует направить против Скрыпника, „вообразившего себя Лениным на Украине“ (Сталин). После чего и началась „проработка“ Н.А. Скрыпника…»{562} Причем основными «запевалами» в этой критике закономерно стали Любченко и Хвыля.
В июне 1933 г. на очередном пленуме ЦК КП(б)У Скрыпник вынужден был признавать свои ошибки: «…Имеется поразительное сходство в тактике кулацких, контрреволюционных, националистических сил в колхозах, МТС и органах Наркомзема и, например, на культурном фронте, вплоть до Всеукраинской академии наук… Точно так же, как в области сельского хозяйства этот маневр, эта стратегическая линия кулака нами не была выявлена, как она не была выявлена и на культурном фронте… Во многих случаях я лично и сам ошибался»{563}.
Однако Скрыпник недооценил всей тяжести нависшей над ним угрозы. Постышев, выступавший после Скрыпника, уделил в своей речи основное внимание украинизации. Он не мог допустить, чтобы нарком просвещения отделался «малой кровью». «Не подумайте, что враг орудовал только в системе наших земельных органов. Вредительские контрреволюционные элементы сумели расставить свои силы и на других участках социалистического строительства и притом нередко на руководящих постах. Возьмите культурный фронт. Культурное строительство на Украине, этот важнейший фактор осуществления ленинской национальной политики, имеет самое прямое и непосредственное отношение ко всей нашей повседневной борьбе. А ведь на этом серьезнейшем участке засело немало петлюровцев, махновцев, агентов иностранных контрразведок, пустивших глубокие корни, игравших руководящую роль на отдельных участках культурного строительства. Эти вредители и шпионы… насаждали… не нашу национальную по форме и социалистическую по содержанию украинскую культуру, а культуру националистическую, шовинистическую, буржуазную культуру Донцовых, Ефремовых, Грушевских, культуру, враждебную идеологии и интересам пролетариата и трудящегося крестьянства»{564}. Цель такой «вредительской работы» по Постышеву заключалась в том, чтобы «ослабить пролетарскую диктатуру, лихорадочно готовя новые вылазки против СССР, не покидая мечты об отрыве Украины от Советского Союза»{565}.
Упоминание об «агентах национальных разведок» и шпионах свидетельствовало о серьезности намерений Посты-шева в отношении Скрыпника, которому Москва, по всей видимости, готовила судьбу недавно разоблаченного академика С.А. Ефремова. В своей речи Постышев подчеркивает: «…Тот участок, которым до недавнего времени руководил тов. Скрыпник, – я имею в виду Наркомпрос и всю систему органов просвещения Украины, – оказался наиболее засоренным вредительскими, контрреволюционными, националистическими элементами. Ведь никакой борьбы против этих элементов здесь не было, и сам тов. Скрыпник вынужден признать, что здесь враги наши нередко получали крепкую и авторитетную защиту со стороны некоторых, очевидно слепых и глухих, „коммунистов“… Дело украинизации в ряде случаев оказывалось в руках разной сволочи петлюровской…»{566}
Руководящая роль Москвы в деле Скрыпника не вызывает сомнений. Причем особую роль, по мнению ректора Блудова, тут сыграл Каганович: «Его направляющая рука чувствовалась во всем. Уж больно часто в статьях, докладах, выступлениях и в принимаемых резолюциях упоминалось его имя и подчеркивалось, что „под руководством Кагановича было вскрыто и разгромлено то-то и то-то“, что „особенно блестящей страницей в истории КП(б)У является проведенная под руководством Кагановича борьба против шумскизма“, что еще раньше Каганович лично выправлял Скрыпника и т. д. и т. п.»{567}
Политбюро ЦК КП(б)У потребовало от виновного официального документа с признанием ошибок. Вопрос об этом неоднократно обсуждался Политбюро в июне – июле 1933 г. Так, 17 июня Политбюро сочло «документ, который написал Скрыпник» неудовлетворительным и предложило его переработать{568}. Но через неделю, как было оговорено, Скрыпник документа не представил. 26 июня Политбюро напомнило Скрыпнику о пресловутом «документе», назначив на этот раз трехдневный срок{569}. 5 июля Политбюро вновь обратилось к тому же вопросу, потребовав от Скрыпника короткое письмо для публикации в прессе к утру 7 июля{570}.
Утреннее заседание Политбюро ЦК КП(б)У 7 июля 1933 г. проходило в весьма напряженной обстановке. Скрыпник не выдержал и в начале обсуждения своего «вопроса» ушел, так что решение принималось в его отсутствие. Принимая во внимание, что «тов. Скрыпник не выполнил взятого на себя обязательства подать в ЦК короткое письмо с признанием своих ошибок и решительной полной их критикой для опубликования в прессе», что «поданный им документ не отвечает требованиям ЦК и игнорирует ряд данных тов. Скрыпнику ЦК указаний», было решено «признать необходимым вывести тов. Скрыпника из Политбюро ЦК КП(б)У»{571}.
Между тем события приняли трагический оборот. Не выдержав напряжения, Скрыпник покончил жизнь самоубийством. «После рокового выстрела в грудь… Н.А. Скрыпник жил еще несколько десятков минут», – вспоминал лично присутствовавший при этом Блудов. Обращаясь к Косиору, спешно прибывшему в кабинет Срыпника, умирающий сказал: «Я прошу вас передать моей партии мою последнюю к ней просьбу, простить меня… за эту… пожалуй, мою уже… последнюю, действительную ошибку…»{572}Вечером того же дня Политбюро вынуждено было собраться еще раз, чтобы отреагировать на эту трагедию. Решено было опубликовать в прессе следующее сообщение: «Скрыпник совершил акт малодушия, недостойный всякого коммуниста и тем более члена ЦК. Причина этого недопустимого акта в том, что за последние годы тов. Скрыпник, запутавшись в своих связях с украинскими буржуазно-националистическими элементами, имевшими партбилет в кармане, и, не имея сил выбраться из этой паутины, стал жертвой этих контрреволюционных элементов и пошел на самоубийство… Похоронить тов. Скрыпника без почестей, принятых для членов ЦК»{573}.
Давая такую оценку ситуации, члены Политбюро ЦК КП(б)У решали одним махом две задачи. Сообщение для прессы не только объясняло причину самоубийства видного украинского коммуниста, этим Политбюро одновременно отмежевывалось от своего бывшего товарища, уличенного в связях с «украинскими буржуазно-националистическими элементами». Теперь обвинять Скрыпника в «националистическом уклоне» стало даже удобнее, чем прежде.
Об «ошибке» Скрыпника с укором говорили у гроба его товарищи по партии: Г.И. Петровский, В.П. Затонский и К.В. Сухомлин. Характерна следующая деталь. Как вспоминал Блудов, «П.П. Постышев шел за гробом Н.А. Скрыпника все время с поникшей головой и во время траурного митинга у могилы стоял бледный и угрюмый, не проронив ни слова, потупив взор в землю». «Видно было, – отмечал стоявший в трех метрах от Постышева автор воспоминаний, – что он страшно тяжело переживал эту трагедию, потрясшую всех нас»{574}.
Наступление на украинизаторов
ОБОЗНАЧИВШАЯСЯ ТЕНДЕНЦИЯ свертывания украинизации требовала официального закрепления. 18 ноября 1933 г. был созван объединенный пленум ЦК и ЦКК КП(б)У, рассмотревший, помимо итогов прошедшего сельскохозяйственного года, итоги и ближайшие задачи проведения национальной политики на Украине.
Подводя идеологическую базу под разворачивающуюся борьбу с «националистической угрозой», украинское партийное руководство особо подчеркивало значение внешнеполитического фактора. По их мнению, основная угроза исходила от Германии и Польши. «Установление фашистской диктатуры в Германии, – говорилось в резолюции пленума, – прямая поддержка русских и украинских белогвардейцев германскими фашистами и английскими твердолобыми, открытая пропаганда отторжения Украины от Советского Союза в германской фашистской печати, публичные выступления ответственных польских фашистских кругов… за антисоветский блок Польши с фашистской Германией и, наконец, борьба между польскими и германскими фашистскими кругами за гегемонию в лагере украинской контрреволюции – все это безусловно стимулировало контрреволюционную активность остатков разгромленных капиталистических элементов на Советской Украине»{575}.
